– Ты глянь на их, идут и идут, идут и идут, а куда идут – сами не знают! Мы-то хоть пальто купили, а они – идут и идут!
И тут Арина услышала, что у другой стены лавчонки, где был вход, загудели тревожные голоса. Выглянула, увидела столпившихся людей и, конечно, не удержалась, подошла, привстала на цыпочки и увидела, что на маленьком порожке навзничь лежит женщина. Платок с головы у нее свалился, волосы с густой проседью раскосматились, а лицо покрывала такая бледность, будто его присыпали известкой. Ее тормошили за плечо, что-то спрашивали, но женщина не отвечала, только все дальше отводила запрокинутую голову и царапала растопыренными пальцами сухую землю.
– Да вы что, олухи! – Арина растолкала любопытных зевак, ухватила женщину, приподняла ее и усадила на порожек, прислонив спиной к двери лавки, на которой красовался большой замок. – Разойдись! Воздуху ей надо! Воды принесите! Сами догадаться не можете – рты раззявили!
И так она сердитые слова громко и уверенно выпалила, что ей невольно подчинились: от порожка лавки отошли подальше, перестали галдеть, а кто-то принес в деревянном ковшике холодной воды. Арина брызнула на лицо женщине, она вздрогнула, словно вырываясь из сна, разомкнула глаза, один из которых был покрыт бельмом, и тихо попросила:
– Глоточек дай, хлебнуть…
Арина напоила ее прямо из ковшика, и женщина пошевелилась, удобней усаживаясь на порожке, повела вокруг целым глазом:
– Никак на меня глядеть сбежались. Эка невидаль – баба с горя на землю пала… Ты мне, девонька, дай еще попить, я и встану…
Марья Ивановна, а это была именно она, уже третий день ходила в полицию, разузнав до нее дорогу, но там от нее отмахивались, говорили: тетка, не до тебя, тут ярмарка, такие дела творятся, а мужик твой загулял, не иначе, проспится и явится, а дочки твои с кавалерами умыкнулись… Вот и сегодня, получив от ворот поворот, шла она к лавке Алпатова, надеясь еще раз поговорить с Арсением Кондратьевичем и попросить помощи. Но лавка оказалась закрытой, и Марья Ивановна, обессилев от жары и от слез, свалилась на землю, будто ее внезапно палкой сшибли.
Теперь, придя в себя, попыталась подняться, но почувствовала, что ноги ее не держат – дрожат в коленях и подсекаются. Тогда крепче уперлась ладонями в порожек и попросила:
– Ты уж, девонька, сжалься, до Сенной улицы меня доставь, я там расплачусь с тобой… Уж не бросай меня тут, на пороге, да на улице.
– Подожди, милая, подожди. Ласточка, давай поможем…
Ласточка в ответ только безропотно вздохнула, передала пальто Арине, подхватила Марью Ивановну на руки и легко словно была она тряпичная понесла, выбираясь из торговых рядов.
Выбрались.
Сразу же нашли извозчика и скоро уже были на Сенной улице, возле дома Алпатова, где возле ворот, стояла, как столбик, зареванная до красных глаз, младшая из гуляевских дочек Дарья. Увидев мачеху, бросилась к коляске, закричала, но Марья Ивановна, понемногу приходя в себя, цыкнула на нее:
– Не базлай, я помирать не собираюсь. Помоги спуститься.
Спустилась на землю, придерживаясь одной рукой за коляску, а другой – за плечо Дарьи, попыталась поклониться:
– Спаси вас Христос, девоньки. А тебя, красавица, я только теперь признала. Ходили мы с дочками, песни твои слушали. Я прямо уревелась, всю мою жизнь спела – выпадало сладкое, да мало, а горького, хоть из чашки хлебай. Побудьте здесь, дочка сейчас деньги вынесет.
Дарья, тоже узнав, кто перед ней в коляске сидит, смотрела, не отрываясь, и даже рот чуть открыла – никак ей не верилось, что знаменитую певицу перед собой видит.
– Не надо денег, я не обеднею, – заторопилась Арина, – ты лучше скажи мне, милая, кто теперь в этом доме живет?
– Алпатов живет, Арсений Кондратьич, лавочник. А мы на постое у него, во флигельке, на ярмарку приехали. Да не в добрый час, видно, пожаловали, одна беда за другой. Пошли, Дарья, пошли, деньги надо отдать людям, чтобы не ждали. Дай вам Бог здоровья!
Арина смотрела на дом, на высокие тесовые ворота и видела, будто наяву, как стояли они с матерью перед этими воротами, но они так перед ними и не открылись. И еще вспомнила, что шел проливной дождь с ветром, и они так вымокли и замерзли, что она слышала, как у матери стучали зубы. Едва-едва сдержала себя Арина, чтобы не спрыгнуть с коляски и не сделать того, что ей так сильно хотелось сделать: войти в этот дом и взглянуть в глаза хозяевам, может, и спросить, как им по ночам спится… Но вместо этого, пересилив себя, сделала совсем иное – толкнула в плечо извозчика и приказала, чтобы тот трогался.
– А деньги-то! – крикнула вслед Марья Ивановна, но Арина даже не обернулась. Смотрела перед собой сухими глазами, видела косой дождь и вздрагивала, как от озноба.
В гостиницу они вернулись только после полудня, не чуя, как сказала Ласточка, ни рук ни ног. Умылись и сели пить чай. Но тут появился Черногорин и все им нарушил. Вошел в номер и хмуро объявил:
– Ставлю в известность, Арина Васильевна. В славный город Иргит завтра прибывает собственной персоной высокий железнодорожный чин. И желает он слышать вас завтрашним вечером на природе, при свете костров, о чем известил меня сам городской голова Гужеев.
Арина отодвинула чашку с недопитым чаем, быстро взглянула на него – что-то необычное было в поведении Черногорина. Но понять не могла – что? Черногорин на ее немой вопрос сам ответил: запнулся за ковер блестящим своим башмаком и плашмя завалился в кресло. Долго ерзал, пытаясь перевернуться и сесть, но осуществить это желание смог только с помощью Ласточки. И лишь, когда она привалила его на спинку кресла, стало ясно, что Яков Сергеевич сегодня пьян до полного изумления, хотя сам он придерживался совершенно иного мнения:
– Не подумай, несравненная, что я без меры нахлебался, – поднял руку, оттопырил длинный указательный палец, ткнул им, показывая куда-то в окно, и продолжил: – Я совершенно ясно и четко мыслю. И главная моя мысль следующая – я глупый и безвольный человек, который пошел на поводу у вздорной и еще более глупой, чем я, особы. Слышишь меня?
– Слышит она, слышит, Яков Сергеевич, – бормотала Ласточка, перетаскивая Черногорина с кресла на диван и снимая с него башмаки, – и где вас угораздило, первый раз таким вижу! Спи, Яков Сергеевич, спи, родненький, завтра все доскажешь.
Но Черногорин, перед тем, как заснуть, успел еще раз повторить:
– Глупый и безвольный…
Вот денек выдался. До вечера еще долго-долго, а столько уже событий случилось – хоть в кошелку их складывай. Арина смотрела на спящего Черногорина, и никак не могла понять – какая муха его укусила?
9
Укусила Якова Сергеевича не муха, укусил его Семен Александрович Естифеев – зло укусил, внезапно словно змея подколодная. И яд успел выпустить, от которого, похоже, антрепренер Черногорин впал в настоящую душевную сумятицу, каковую и попытался вылечить старым, как подлунный мир, способом.
