Едва лишь втянулись в глубину лесной чащи, стукнул одинокий выстрел – негромкий, будто сухую палку переломили. Николай сразу же остановил движение, часть казаков спешил, и они быстро залегли на обочинах дороги, готовясь отразить нападение. Но из-за сосен, уже разомлевших на жаре и источающих густой запах смолы, больше не доносилось никаких звуков, кроме птичьих посвистов. Тогда Николай отправил троих казаков, чтобы глянули на то место, откуда прозвучал выстрел. Вернулись они скоро, принесли винтовочную гильзу, еще пахнущую порохом, и сказали, что, судя по следам, стрелок был один. Догонять его без приказа не стали, потому что следы теряются возле ручья, дальше, видно, побрел по воде, однако, если приказ будет…
– Не будет приказа! – ротмистр Остальцов сорвался с места и кинулся к телеге, в которой лежал Байсары. Николай, подбежав следом за ним, сразу все понял: на виске у Байсары кровоточила небольшая ранка, похожая на круглую монетку – меткий был стрелок, рука не дрожала, и несчастный, получив пулю, даже не вскрикнул, отправляясь в небесную степь.
– И тут настигла пуля злая, злодейской пущена рукой – ротмистр Остальцов вдруг злобно оскалился, словно собирался кого укусить, и шепотом договорил: – Костями лягу, а на чистую воду выведу! Понимаете меня, сотник?
Николай ничего не понимал, но на всякий случай кивнул.
– Это ваш будущий тесть следы заметает. Допрашивать-то теперь некого! Байсары в другом месте уже стада гоняет!
– Если вы про Естифеева, он мне не тесть! – угрюмо насупился Николай, и голос у него отвердел.
– Да ладно, сотник, не обижайтесь, давайте команду – трогаемся. Искать этого стрелка – дело дохлое! Надо быстрее из леса выбираться.
Тронулись. Скоро выбрались из леса на широкую полевую дорогу, и тут снова случилась задержка. Навстречу, поднимая за собой огромный столб пыли, летела тройка. На полном ходу она вдруг свернула в сторону, выгнула по полю огромный круг и, истратив бешеную силу, наконец, остановилась поперек дороги. Николай, держа наперевес винтовку, подскакал к коляске, а из нее уже вылезал Филипп Травкин, очумело встряхивал головой и ворчал:
– Все кишки спутались от такой езды!
– Как велено было, так и доставил – с ветерком, – горделиво отвечал ему Лиходей и ворошил пальцами огромную бороду, из которой столбом летела густая пыль, – а что трясет шибко – терпи. Без терпенья и атаманом не станешь. Верно говорю, казачок? Тебя и не признаешь сразу, в военном-то, вон какой грозный!
– Вы как здесь оказались? Откуда узнали? И зачем здесь? – Николай сдерживал Соколка, а тот, разгоряченный, крутился, и приходилось поворачивать голову то в одну, то в другую сторону.
– Да ты спешивайся, любезный, – посоветовал ему Филипп, – я тебе все и доложу, как есть.
Николай соскочил на землю, повод передал одному из подоспевших казаков, за плечом которого уже стоял ротмистр Остальцов и внимательно разглядывал внезапно появившихся здесь людей. В глазах у него светилось холодное недоверие.
– Нам бы отойти, наедине переговорить, Николай Григорьевич, – попросил Филипп, опасливо глянув на ротмистра, но сотник его сразу пресек:
– Здесь говори! У меня секретов нет.
Филипп вздохнул:
– Коли нет, значит, нет, да и время не терпит. Известная вам Арина Васильевна Буранова просит помощи. Сегодня вечером возле горы Пушистой она петь будет, а слушать ее станут петербургский чин высокий да господа Естифеев с Гужеевым, а еще Чичтяков с Селивановым, купцы иргитские. Отбывают туда на тройках, а извозчиками на тех тройках будут люди Естифеева. И если Арина Васильевна станет говорить про Естифеева, какой он человек, они могут и в дело вступить…
– А что эта певица может знать про Естифеева? – быстро спросил ротмистр Остальцов.
– Ух, – снова вздохнул Филипп, – она много может рассказать, господин офицер. Грехов у Семена Александровича – на телеге не увезти. Он же ворюга несусветный!
– А доказательства есть? – по-прежнему быстро спросил Остальцов, словно допрос вел.
– Вот такая кипа бумаг! – показал Филипп.
– Каких бумаг? – не унимался ротмистр.
– Ладно, – сдался Филипп, – придется с самого начала, а то получается вроде, как в кошки-мышки играем.
И он стал рассказывать с самого начала.
Едва он закончил свой рассказ, как Николай вскочил в седло, готовый в сию же минуту мчаться к горе Пушистой, но ротмистр Остальцов властным голосом его осадил:
– Отставить, сотник! Наберитесь терпения. Прикажите, чтобы сажи нашли.
– Какой еще сажи?! – закричал Николай.
– Обыкновенной. Чернил же нет! И поменяйте ваш тон. Задержаться придется на час, не больше.
За этот час Остальное написал карандашом протокол допроса Байсары, поставил под протоколом свою подпись, затем заставил расписаться Николая и, перевернув лист, дописал, вслух произнося слова:
– Данный протокол мне зачитан, и я, Байсары Жунусов, его подтверждаю, – затем нетерпеливо крикнул: – Сажа где?
Притащили в жестяной плошке сажу, которую нажгли из сухого будылья, и Остальцов, обмакнув в нее большой палец правой руки Байсары, старательно отпечатал его на бумажном листе. Сам же лист, аккуратно перегнув его пополам, осторожно уложил в свою полевую сумку.
– А вот теперь, сотник, берите двух казаков, которые понадежней, и скачите. Только стрелять не вздумайте, надеюсь, что этих извозчиков, если понадобится, вы и плетками разгоните. Желаю удачи! – и ротмистр Остальцов вскинул ладонь к козырьку фуражки, отдавая честь.
Все это время, как только тронулись с места ночевки, Поликарп Андреевич спал мертвецким сном, будто маковой воды напился. Переживания, выпавшие на его долю в последние дни, обернулись неудержимой сонливостью, и он не чуял толчков телеги на колдобинах, не слышал голосов Елены и Клавдии и многое проспал.
А пробудился лишь потому, что телега остановилась и дальше не трогалась. Вскинул лохматую голову, удивленно повел глазами, пытаясь понять – где это я очутился и что это вокруг происходит? Увидел Клавдию, стоявшую рядом возле телеги, спросил хриплым голосом:
– А чего стоим-то?
– Да не знаю я, тятя, – бойко отозвалась Клавдия, – встали там впереди и стоят. А вот у Корнея сейчас спросим, он скажет, – и она, приподнявшись на цыпочки, ласково позвала: – Корнеюш-ка! Подскочи к нам! Спросить надо!
Поликарпа Андреевича, как в ледяную прорубь с головой макнули – разом слетели остатки сна. Он вскинулся с телеги и сердитой отцовской рукой ухватил дочь за толстую косу:
– Какой Корнеюшка?! Ты кого зазываешь, бесстыжая!
– Ой, отпусти, тятя, больно! – Клавдия дергала головой, пытаясь высвободить косу из цепких отцовских пальцев, и быстрой скороговоркой оправдывалась: – Сами же нас с Еленой просватали, а теперь строжитесь!
– Кого просватал? Кому?
