– Придержи-ка меня, голубушка, под руку, одной клюки мне уже не хватает, вторую надо заводить… – Василиса Федоровна тяжело поднялась по ступеням, передохнула перед открытой дверью и, перекрестившись, степенно вошла в церковь, прислонив тяжелую трость к стене.
Они поставили свечи и долго молились перед иконой Богородицы, и хотя молитвы у них были разные, просьба в них звучала одинаковая – о ниспослании здравия и долгой жизни рабу Божьему Ивану.
О чем еще могли просить Пресвятую Богородицу две любящих женщины?!
Выйдя из церкви, они молчали до самой станции, не перемолвившись ни одним словом, а на станции, когда уже прощались, Василиса Федоровна крепко обняла Арину, прижала ее к себе и сказала негромко и кратко:
– Теперь у меня еще и дочь есть. Ты, голубушка, не забывай про свою матушку, подавай весточки, а еще лучше – приезжай, когда время будет. Мне теперь только и осталось – молиться да вас ждать…
С душевной печалью возвращалась Арина в Москву, но печаль эта не давила, не саднила занозой, а тихо и трепетно светилась, будто огонек свечи, и хотелось прикрыть его ладонями, оберечь, чтобы он нечаянно не потух.
За стеклом вагонного окна мелькали поляны, перелески, иногда светились в наползающих сумерках редкими огнями деревни, и все пролетало мимо, а на смену – новые перелески, новые поляны и подслеповато мигающие огни. Не отрываясь, Арина смотрела в окно, слушала железный перестук колес и запоздало думала о том, что Василиса Федоровна ни о чем ее не расспрашивала – ни о прошлой, ни о нынешней жизни, не поинтересовалась даже, какого она рода-племени… Почему?
«Да потому, что ей совсем неважно, кто я такая, – отвечала Арина на этот вопрос, – для нее самое главное, что люблю я Ивана Михайловича, видно, душой почувствовала, что люблю, вот поэтому и не спрашивала. Ванечка… Как ты там?»
6
Гридасов и Петров-Мясоедов стояли перед широким столом, на котором была расстелена карта, россыпью лежали цветные карандаши и циркули. На карту они не смотрели: южная ветка Китайско-восточной железной дороги, которая упиралась в Порт-Артур, была им хорошо известна, все станции и состояние полотна они знали наизусть. Прекрасно знали и о том, что южная ветка – единственная возможность сообщения русской армии с Порт-Артуром. Эту возможность они и поддерживали, командуя особым железнодорожным отрядом, который был спешно сформирован совсем недавно. Но теперь отряду предстояло совершить иное необычное дело, пожалуй, что и невозможное. Поэтому они слушали, стараясь не пропустить ни одного слова.
Начальник военных сообщений армии говорил в абсолютной тишине, с большими паузами и во время этих пауз тяжело, шумно дышал. Голос у него был хриплый и негромкий:
– В районе Бидзево высадились японцы, вторая армия. Последний поезд, вышедший из Порт-Артура, был обстрелян. На сегодняшний день сложилась следующая ситуация: южная ветка вот-вот может быть перерезана, и тогда Порт-Артур останется без всяческого снабжения, а главное – без снарядов. Положение осложняется еще одним обстоятельством – по неточным и непроверенным сведениям японцы вышли к железной дороге, разрушили отдельные участки. Ваша задача: восстановить временное сообщение с Порт-Артуром и провести туда поезд со снарядами. Сегодня же сосредоточить отряд на станции Вафандян, оттуда произвести разведку и доложить о готовности к выполнению задачи. Очень на вас надеюсь, господа офицеры…
Когда они уже вышли на улицу и остановились словно по команде, Гридасов снял с головы фуражку и, запрокинув голову, посмотрел в небо, вздохнул:
– Начальник надеется на нас, а нам остается надеяться только на Господа Бога. Ты, Иван Михайлович, хорошо понимаешь, что нам предстоит? Поезд со снарядами… Шальная пуля, шальной осколок – и мы уже сидим с тобой вон на том облачке, и добрые ангелы беседуют с нами о грехах наших тяжких, а мы запоздало сожалеем, что натворили их слишком много.
– Раньше смерти помирать не следует, – Иван Михайлович тоже снял фуражку и запрокинул голову в небо, по которому весело и скоро скользили прозрачные перистые облака, – да и не собираюсь я помирать, я Арине Васильевне честное слово давал, что обязательно живым останусь.
– Жаль, что я никому такого слова не дал. Ну что – пошли?
– Пошли.
И они быстрым, широким шагом двинулись к станции, откуда глухо доносились гудки маневрового паровоза.
Старая, еще мальчишеская, юнкерская дружба Петрова-Мясоедова и Гридасова здесь, на войне, проявилась с новой силой. В последние годы они встречались редко, переписывались от случая к случаю, и сейчас, когда судьба неожиданно свела их вместе так близко, они с радостью убедились, что товарищеские чувства, которые их связывали, нисколько не поблекли. Поэтому и совместную службу, несмотря на то, что Гридасов был назначен командиром особого отряда, а Петров-Мясоедов его заместителем, они тянули дружно, в одной упряжке, а если спорили, только по делу, чутко прислушиваясь друг к другу – опыт у них, у обоих, имелся немаленький, и прислушиваться, понимали они, просто необходимо.
Вот и в этот раз, долго не рассуждая, приняли решение – со станции Вафандян выдвинуться вперед и произвести разведку, чтобы иметь достоверные данные. В разведку на паровозе с двумя платформами ушел Гридасов, а Петров-Мясоедов принялся формировать эшелон.
На рассвете к станции подошли два поезда со снарядами. От самого Петербурга их сопровождали несколько артиллерийских офицеров. Оставить свой груз они отказались.
– Мы уж, господин подполковник, до самого Порт-Артура свои снаряды доставим, – говорил пожилой штабс-капитан, помаргивая воспаленными глазами, – согласно приказу.
Спорить Иван Михайлович не стал, только удивленно, про себя подумал: «Да, широка Россия-матушка, это сколько же времени они тащились из Петербурга?»
И только тут заметил, что форма штабс-капитана тщательно отглажена, сапоги вычищены до зеркального блеска, звездочки на погонах и пуговицы искрятся.
Тщательно словно на парад были одеты и другие офицеры, как перед боем, из которого едва ли удастся выйти живыми. Иван Михайлович молча выругал себя. Занятый всю ночь делами и суетой, не догадался привести свою форму в полный порядок, но времени на чистку и глажение уже не оставалось, и он махнул рукой, заметив еще, что рукав кителя измазан в угольной саже. Теперь уже не до внешнего вида…
– Иван Михайлович, – Гридасов, только что вернувшийся из разведки, был отчаянно весел и говорил громко, так, чтобы рядом стоящие офицеры услышали: – Сообщил по телеграфу прямо начальнику военных сообщений, что если проводка снарядного эшелона будет разрешена, я лично гарантирую, что при неблагоприятном развитии событий ни одно колесо от поезда японцам не достанется. Разрешение получено. В десять часов – отправление. Теперь, господа, прошу внимания…
Ровно в десять часов эшелон тронулся и ушел со станции.
Впереди пробирался рекогносцировочный паровоз. Офицеру пограничной стражи, который на нем находился, была поставлена краткая и простая задача: двигаться в двух-трех верстах от основного эшелона, если обнаружит разрушение дороги, подает сигнал – шесть свистков, и ждет восстановительную команду.
