– Я ведь только узнать пошла, а он сразу за перо схватился, почуял, что ему выпивка предвидится… Ну, раз отец черногорец у него, как ты говорила, я ему и фамилью такую сказала, а отчество ему от мужа своего покойного дала, от Сергея, потому что не вспомнила, как Яшиного отца звали… Ты уж, Варя, не обижайся, главное, что у парня бумага есть. А тебе чуть позже документ выправим, вот подождем месяц-другой, я опять в управу наведаюсь…
Но Варе паспорт выправлять не понадобилось. Она умерла в одночасье на огороде, когда полола грядки. Охнула, схватилась за грудь и ткнулась головой в сухую землю, нагретую полуденным солнцем. Видно, прихварывала она и раньше, но скрывала свою болезнь, сколько могла, и путь свой земной завершила так, что никому не помешала.
Остался Яков вдвоем с Максимовной. И солдатская вдова, давшая ему отчество своего мужа, вытащила парнишку, выкормила, и даже смогла запихнуть в гимназию, которую, правда, он закончить не сподобился. Прервал курс обучения, когда на гастроли в уездный городишко приехала бродячая цирковая труппа, и он устроился при ней, поглянувшись хозяину своей расторопностью, продавать билеты. Гастроли закончились, и Яков, попрощавшись с Максимовной, отправился колесить с цирковыми по городам и городишкам.
Дальше жизнь замелькала, как стеклышки в калейдоскопе. На каких только поприщах Яков себя не попробовал, пока не добрался до Москвы и не осел в ней, будучи уже известным в своих кругах антрепренером. Нюх у него проявился со временем, как у доброй охотничьей собаки, и нюхом этим он безошибочно угадывал – что именно должно понравиться публике. Он и славное будущее певички из кафешантана Арины Дыркиной угадал сразу и без раздумий – словно наяву увидел ее славу, полные залы слушателей и, само собой разумеется, не тощие сборы.
Привыкший всегда и во всем надеяться только на одного человека – на самого себя, антрепренера Черногорина, он никогда и никого не допускал к себе в душу, словно держал на расстоянии вытянутой руки, не давая приблизиться, и в задушевных друзьях не нуждался. Люди, чувствуя это, даже не пытались сдружиться с ним, а он по этому поводу нисколько не огорчался. Долгое время и на Арину Дыркину смотрел Яков Сергеевич, как на свое очень выгодное предприятие – не больше. Но сил и стараний для нее не жалел, понимал, что такой яркий и диковинный цветок нуждается в заботливом уходе. А когда цветок полностью вызрел, расцвел и поразил всех своей красотой, Черногорин с испугом начал осознавать, что смотрит на него и любуется им совсем не так, как смотрят и любуются на источник дохода. Окончательно это понял во время гастролей в Иргите, где развернулась давняя, путаная история прошлой жизни Арины и где он готов был защищать ее всеми силами, даже готов был пустить в дело свой плоский браунинг, из которого ни разу в жизни не выстрелил.
Появление Петрова-Мясоедова и их скорый, почти мгновенный роман с Ариной, закончившийся такой же скорой, почти мгновенной свадьбой, – все это, в одно целое слитое, сдернуло последнюю пелену с глаз, и он увидел: судьба, неизвестно за какие заслуги, преподнесла ему встречу с женщиной, о которой можно только мечтать, как о несбыточном подарке. Он же, думавший всегда лишь о самом себе, бездарно проморгал этот подарок, а когда разглядел и оценил, было уже поздно – последние аккорды отзвучали и аплодисменты стихли. Сегодняшнее появление Арины в одежде сестры милосердия, ее шкатулка с драгоценностями, которую она подвинула ему таким легким и беззаботным жестом, добили его… Это какой же счастливый человек, Петров-Мясоедов, если для него без раздумий совершаются такие жертвы?! А вот для него, Черногорина, никто таких жертв не совершит.
Яков Сергеевич шел по Тверской улице, не понимая, куда идет, натыкался на прохожих, бормотал слова извинений и вдруг остановился, упершись в афишную тумбу. Долго стоял возле нее, читая афиши, но смысл написанного на них аршинными буквами, не доходил, только вызревала одна мысль, внезапная, пугающая, и когда она облеклась в слова, Черногорин горьким шепотом выдохнул:
– Не гастролировать нам больше, несравненная…
Он не только предчувствовал, но и твердо знал, что будет именно так.
13
Вот, оказывается, она какая – неведомая раньше Маньчжурия. И земля, и одноименная станция, на которой поезд сделал недолгую остановку. Арина стояла у вагонного окна, смотрела, не отрывая взгляда, на необычную картину, мгновенно развернувшуюся перед ней: военные, пешие и конные, повозки, пушки, и тут же – вездесущие китайцы, грязные, загорелые, в рваных одеждах и поэтому кажущиеся на одно лицо. И все до единого добродушные и говорливые, даже здесь, в вагоне, слышны их голоса: «Ходя, шанго! Ходя, шанго!» Они лезли в вагоны к солдатам, хлопали их по плечам, солдаты тоже улыбались, одаривали нехитрой едой, и китайцы, счастливые, сунув подарок за пазуху, шли дальше, вдоль составов.
Иная, незнаемая раньше жизнь происходила за стеклом вагонного окна, и казалась она не только чужой, но и пугающей. Что ждет в будущем? Как все сложится?
– Простите. Арина Васильевна Буранова?
Она обернулась. В узком проходе стоял юный подпоручик с легким походным саквояжем в руке и смотрел на нее широко раскрытыми восторженными глазами. Арина кивнула.
– Позвольте представиться – подпоручик Киреевский. Откомандирован полковником Гридасовым, чтобы встретить вас и сопровождать до Харбина.
– Да зачем же такие хлопоты? – удивилась Арина.
– Никаких хлопот нет, уважаемая Арина Васильевна. Я здесь по служебной надобности находился, а перед тем, как меня сюда откомандировать, господин полковник телеграмму от вас получил, вот и приказал мне… Вам же здесь чужое все, незнакомое… А тут как раз и место в этом вагоне освободилось…
Подпоручик говорил торопливо, словно боялся, что Арина его не дослушает и уйдет. Но Арина уходить не торопилась и разглядывала его, не скрывая своего любопытства и симпатии – очень уж хорош и простодушен был он в своем смущении.
– Что же мы стоим? Идите в свое купе, располагайтесь, а после прошу ко мне – чай пить. У меня очень хороший чай имеется.
Она радушно угощала Киреевского чаем, конфетами, печеньем – благо, что провизией в дорогу Ласточка снабдила с великим усердием, еще на месяц вперед хватит – а подпоручик, отойдя от первого смущения, рассказывал про китайцев, которые поразили Арину своим нищим видом:
– Живут они грязно, в фанзах иногда дышать нечем, но зато на огородах у них – идеальный порядок. И трудятся там от зари до зари, не разгибаясь. А крыши в фанзах у них сделаны из сухого гаоляна, ну, стебли, как у нашего подсолнуха, только потолще. И горят эти фанзы от любой искры. Как наши костер рядом разведут, так, глядишь, фанзы нет…
– Скажите, Петр Антонович, – осторожно перебила его рассказ Арина, – а вам Ивана Михайловича Петрова-Мясоедова встречать не доводилось?
– Нет, к сожалению, я недавно прибыл. Но слышал, рассказывали, как они с полковником Гридасовым два состава со снарядами в Порт-Артур провели. Вот славное было дело! Под самым носом у японцев проскочили и назад вернулись. А что он ранен теперь, вы не переживайте, Арина Васильевна, выздоровеет. Говорили мне, что он здоровья отменного, значит, обязательно выздоровеет. А тут еще вы приедете… Да если бы ко мне такая дама приехала, я бы из гроба встал!
