– Хорошо, – мне становится грустно расставаться с ангелами, что спасли мне жизнь. – Удачи вам. Скоро увидимся.
– Ага, может быть, – Шион начинает карабкаться через снежные туннели.
Дэй кладет руку мне на плечо и улыбается:
– Удачи тебе, Лука.
Я наблюдаю, как мать и дочь пробираются сквозь густую белизну и постепенно исчезают из виду, а затем принимаюсь прокапывать свой путь в сторону дома.
Я копаю часами, несколько раз натыкаясь на полуживых Моргальцев, утопающих в снегу; их зубы все еще обнажены в безумной ухмылке, губы посинели от холода, глаза кроваво-красные от лопнувших сосудов, почерневшие пальцы пытаются что-то нащупать и из последних сил убить.
Я копаю в обход, не в силах заставить себя добить их.
Я терпеливо рассекаю снег, пока не перестаю чувствовать рук и ног. Я стараюсь не думать о Рен, запертой в одиночестве в тюремной камере с отрубленной по плечо рукой, Рен, зараженной химикатами, которые обрушили с неба наши враги, страдающей от яда дрона, с плутающим в ином мире сознанием.
«Глупо надеяться, что она еще жива», – рассуждаю я, стиснув зубы и подавляя боль, возникшую от такой мысли. Я вспоминаю свои галлюцинации под «Побегом» – откровение, что я никогда не был по-настоящему влюблен в Рен.
«Неужели это правда?» – спрашиваю я себя, но быстро прогоняю и эту мысль прочь. Сейчас не время. Я должен думать о сестре, об отце.
Машинально я прикладываю руку к груди. Мое сердце еще бьется. И несмотря на безнадежность, которую испытываю, я улыбаюсь, зная, что Кина еще жива.
Я прокапываю свой путь дальше, меж снежных стен.
Через час или два снегопад прекращается так же резко, как и начался, облака исчезают, словно разгоняемые невидимой силой. И почему-то эта внезапная и столь значимая перемена производит на меня еще большее впечатление, чем нескончаемый снегопад. Все бесполезно: кто бы на нас ни напал, они контролируют погоду. Зачем я вообще это делаю? Что я надеюсь найти, если доберусь до дома? Терпеливо ожидающих меня отца и сестру? Они с улыбкой предложат выпить чашечку чая? Обнимут меня и скажут, что им все ясно, что у них есть лекарство и война закончилась?
Поток мыслей прерывается гудящим электрическим звуком. Голова идет кругом, но спустя мгновение я понимаю, что земля под ногами грохочет. Накопившиеся снежные сугробы начинают рассыпаться, стены вырытого мною туннеля обрушиваются прямо на меня.
Раздается взрыв мокрого снега, и я откидываюсь назад за секунду до того, как в стену вырытого мной туннеля врывается городской поезд, проносится буквально в сантиметре от моего лица и моментально врезается в противоположную стену снега.
Я лежу и наблюдаю за гремящим поездом, не веря своим глазам.
– Электричество вернулось, – говорю я глухим монотонным голосом, потрясенный тем, что меня едва не уничтожил скоростной поезд.
Как только поезд исчезает из вида, из автомобильных радиоприемников раздается музыка, на весь город гремят Проекторы-крикуны и прочая электроника. Отчего-то звук всей этой техники без единой человеческой души делает город еще более пугающим, похожим на город-призрак.
Я поднимаюсь на ноги и продолжаю копать. Проходит минут десять, и вот я стою у подножия гигантской Вертикали «Черная дорога». Я смотрю вверх и вижу, что вершина здания утопает далеко в облаках. Масштабы Вертикали вызывают головокружение.
Из-за навалившего снега дверь поддается с трудом. Я захожу внутрь, и на меня обрушиваются воспоминания. Каменные лестницы, на которых мы с Молли играли в воображаемые игры, спасая целые галактики, летали на космически кораблях, сражались с армиями гоблинов и давали концерты, притворяясь мировыми звездами.
Я с облегчением вздыхаю при мысли, что электричество снова работает, и нажимаю на кнопку вызова в холле, где расположены три лифта. Откуда-то сверху из шахты доносится скрипящий, скрежещущий звук, и свет на кнопке вызова гаснет.
– Ну, конечно, – бормочу я, – всего-то сто семьдесят седьмой этаж.
Я стою посреди вестибюля и смотрю на бесконечную лестницу.
Я подхожу к ней и шагаю на первую ступень, начиная долгий путь наверх.
По пути мне приходится сделать пару остановок, но чуть больше чем через два часа я наконец на месте – сто семьдесят седьмой этаж.
Граффити, которые раньше были на стенах, теперь покрыты сверху новыми красками, ярлыками и изображениями, но это все тот же старый коридор, старые двери с прежней нумерацией.
Я иду медленно, ноги горят после такого подъема. Прохожу мимо квартиры номер семь – здесь когда-то жили Джакс и Джанто; номер девятнадцать – здесь жил старый мистер Ки, пока его не выселили соседи, обнаружив, что он откачивает из дождевого коллектора больше воды, чем положено. Я двигаюсь дальше, до сорок четвертой квартиры – мой старый дом.
Я поворачиваю дверную ручку, ожидая сопротивления, но дверь не заперта, и с длинным, громким скрипом она открывается нараспашку в темный коридор.
Я стою снаружи, глядя в темноту моего старого дома. Руки дрожат, дыхание замирает. Я не смел верить, что когда-нибудь снова увижу этот дом.
Я захожу внутрь и первое, что узнаю, – это запах. Запах дома, моего дома, он несет с собой миллион образов из детства: родители, друзья, те времена, когда я смеялся и плакал, споры и наше отчаянное положение, которое, даже будучи ребенком, я чувствовал ежедневно.
– Привет! – зову я, чувствуя себя глупо при этом – чего я ожидал в ответ, дружественного приветствия?
Я прохожу дальше, мимо открытой двери в ванную, где наша крошечная душевая занимает один угол, а трубы выходят через окно прямиком к дождевому коллектору. В ванной никого нет, но при взгляде на подоконник я тут же воспоминаю, как однажды Молли упала и ударилась головой, когда мы играли в прятки.
Я отступаю назад в короткий коридор, сердце колотится в ужасающем ожидании, что я могу обнаружить бездыханные тела сестры, или отца, или их обоих.
Я иду в гостиную. Ничего не изменилось за годы моего отсутствия – все та же тесная комната с потертой мебелью и испачканным ковром. Тут никого нет, как и на кухне.
Осталось две комнаты: спальня родителей и комната, которую мы с сестрой делили на двоих.
Я начинаю со спальни родителей – комнаты, в которой умерла моя мама, куда ворвались маршалы, которым заплатила семья Тайко, потащили меня в здание суда, где Хэппи провела надо мной суд и вынесла смертный приговор.
Я открываю дверь и чувствую вечерний ветерок в открытое окно. Вижу, что на кровати сидит кто-то и смотрит на город. Я сразу узнаю его силуэт.
– Папа, – зову я дрогнувшим голосом, на грани срыва.
Он медленно оборачивается, и его моргающие глаза встречаются с моими. Он видит меня, но продолжает широко и ненормально улыбаться.
Я пытаюсь побороть ужас при виде отца таким, приготовиться к нападению, хлопнуть дверью, убежать – но не могу даже пошевелиться.
