— Ладно, — сказал Валерий Кузьмич. — Правильно. Квартира ему достанется, а морочимся мы. Пусть поедет. А когда позвонить?
— Ну поешь и позвони, — ответила Лариса Ивановна.
Валерий Кузьмич подвинул тарелку.
11
Изжога немного отступила. Бобровский вылил в рот ещё один пакетик фосфалюгеля. Хотелось поскорее лечь на кровать и подумать. Или просто лечь. Он ужасно устал. Тесть наверняка соврал про кредит. Но, может быть, и правда ничего не знает. У Насти были сложные отношения с родителями. Бывало, она ездила к ним в гости, а возвращалась в слезах. Они ей весь мозг выдолбили по поводу неудачного замужества. Про деньги тесть точно соврал. Никогда они не давали ей денег. Бобровский точно знал. Пару раз Настя занимала у них небольшие суммы. И всегда это сопровождалось упрёками. Странно, что квартиру отдали ей, а не брату. Может быть, потому что она успела раньше Никиты найти себе пару. И до определённого момента родители не считали её замужество неудачным. Первые два года Бобровский неплохо зарабатывал. Правда, уже не в автосервисе. Он к тому времени выучился на монтажника и прокладывал клиентам интернет. Потом контору купил более крупный провайдер, и почти всех сотрудников сократили. Бобровский четыре месяца просидел без работы. А тесть и тёща стали выговаривать Насте, что с мужем непорядок. Зато у него были сбережения. И часть он потратил, чтобы свозить Настю на море. Две недели в Таиланде. Настя шутила, что Бобровский «приехал в Тулу со своим самоваром».
Бобровский улыбнулся, вспомнив, как они целовались, лёжа на берегу. Как катались на слоне. У слона были проблемы с пищеварением. Он то и дело останавливался и наваливал кучу. Но это было смешно. А погонщик что-то причитал на птичьем языке и гладил слона по морщинистой морде. Наверное, боялся, что белые туристы потребуют возврата денег за такую поездку. И пытался разжалобить. Но они были всем довольны.
Бобровский зашёл в подъезд, поднялся на свой этаж. По лестничной площадке нервно расхаживал какой-то алкаш. Он был опухший, весь растрёпанный, в драных джинсах и застиранной футболке. К тому же вонял мочой. Бобровский поискал в карманах ключи от квартиры. Алкаш преградил дорогу.
— Наконец-то, блядь! Час тут торчу! Ты где шляешься?
От удивления Бобровский приоткрыл рот и сказал:
— Эээ…
Игнатьев резво всадил кулак ему в живот и добавил коленом в лицо. У Бобровского всё закружилось перед глазами, ни вздохнуть, ни выдохнуть. Он стоял враскорячку, ухватившись слабой рукой за перила, чтобы не покатиться с лестницы. В голову ему пришла идиотская мысль, что это любовник Насти, который решил, что Бобровский загнал её в гроб, и пришёл отомстить. Но почему такой уродливый и вонючий?
— Кто ты такой? — простонал Бобровский.
Обычно Игнатьев на этот вопрос отвечал какой-нибудь крутой фразой, услышанной в голливудском боевике. Например, «твой самый страшный кошмар» или «последнее, что ты увидишь в жизни». Но сейчас у него не было настроения. Он прождал этого полудохлого мудака сорок минут. Какая-то бабка, спускаясь по лестнице, наорала на него, обозвала козлом вонючим и олигофреном. Было жарко. Кристина еблась где-то с кем-то. И от него действительно воняло. А сейчас ко всему прочему он ушиб колено, врезав Бобровскому прямо в лоб. Игнатьев умело заломил ему руку и потащил вниз по лестнице. Бобровский едва успевал переставлять ноги. Болел живот, а лоб наливался тяжестью. Казалось, вот-вот в глаза хлынет кровь.
— Молчи, тихо! — сказал Игнатьев. — Руки переломаю. Будешь запястьями надрачивать.
Они выбрались на улицу. Бобровский икнул, изо рта у него выплеснулась кислая пена. Прямо на New Balance вонючего урода. Но тот не заметил. Он распахнул дверь машины и втолкнул Бобровского на заднее сиденье. Сам сел за руль, поправил зеркало и немного отдышался.
— Сейчас поедем в одно место и поговорим, — сказал Игнатьев. — И учти, у меня отличная реакция. Попробуешь меня схватить, пристрелю. У меня пистолет.
Бобровский лежал на сиденье. Живот потихоньку отпускало. Но на лбу выросло что-то больное и упругое. А вывернутая рука вообще не шевелилась.
Игнатьев дал по газам, с визгом выкатил со двора. Но потом немного сбавил. Настроение стало лучше. Он даже начал напевать:
— На века, на века, мы запомним ЧВК… тарарарурам… На века, на века, мы запомним ЧВК…
Бобровский наконец смог нормально дышать и сел, придерживая руку. В машине тоже ужасно воняло. На полу валялись пустые банки из-под пива, сигаретные пачки, упаковки от орешков и чипсов. Он посмотрел на водителя. Стриженый затылок и грязь за ушами.
— Ты кто такой? — повторил Бобровский.
— Твой самый страшный кошмар, — ответил Игнатьев.
— Очень сильно сомневаюсь.
— Правда? Сейчас приедем, убедишься.
Бобровский не чувствовал ни страха, ни злости. Только скуку, усталость, небольшое любопытство. Кто этот вонючий мужик с грязными ушами? Может, это какая-то ошибка? Сейчас его застрелят, с кем-то перепутав. Не такой уж плохой вариант, если вспомнить о грядущих перспективах. Здоровой рукой Бобровский достал из кармана пачку сигарет, зажигалку и закурил. Игнатьев оглянулся, но ничего не сказал. Потом ещё раз оглянулся и внимательно посмотрел на Бобровского. Тот с безразличным видом курил потрескивающую сигарету. Кажется, даже шишка на лбу его не волновала. Игнатьев вдруг понял, что этот хмырь его не боится. И это было плохо. Бывший омоновец не отличался выдающимся умом. Но твердо знал, что главная движущая сила его деятельности — страх. Ради этого он оставлял оскорбительные надписи на стенах должников, резал двери ножом, звонил по ночам и, имитируя кавказский акцент, угрожал выебать мать, дочь, сестру, отрезать голову и выпотрошить живот. Ради этого он поджигал машины, бил людей и обливал их мочой. Вовсе не из садистских наклонностей. Хотя они тоже имелись. Главное — чем сильнее был запуган должник, тем быстрее и охотнее он возвращал долг, с любыми немыслимыми процентами. Лишь бы перестать бояться. А некоторые от страха лезли в петлю, вскрывали вены, глотали смертельные дозы снотворных таблеток. Бывало и такое.
Бобровский докурил и сунул окурок в пивную банку. Игнатьев опять оглянулся.
— Ты чего там шуршишь, падла? Нож достаёшь?
— У меня нет ножа, — сказал Бобровский.
«А если бы был? Смог бы я воткнуть ему в шею?» — подумал он.
— Хорошо, — сказал Игнатьев. — У меня есть. Могу показать.
Бобровский закрыл глаза. Его укачало. И стало тошнить.
12
Они приехали в промзону.
На большом пустыре стояли корпуса предприятий, складских помещений, заводских цехов. Торчала кирпичная труба котельной. Некоторые предприятия были заброшены и огорожены высокими заборами. Кто-то разрисовал их уродливыми граффити.
Игнатьев, не доезжая сотню метров, свернул с трассы на грунтовку. Под шинами зашуршало. Бобровский открыл глаза, потрогал распухший лоб. Наверно, есть лёгкое сотрясение. Зато рука болела гораздо меньше. Бобровский уже мог спокойно ею двигать. Они остановились рядом с ржавой и заросшей сорняком узкоколейкой.
