Бобровский нажал отбой. Отстань, мудак! Он поискал в журнале вызовов номер Митина. Тот ответил после седьмого гудка. Бобровский посчитал. Раз — гудок, два — гудок, три — гудок.
— Почему вы звоните? — спросил Митин. — Мы, кажется, всё решили. Или… У вас для меня что-то есть?
— Да, — сказал Бобровский. — Есть.
— Ну-ка, поведайте мне.
— Есть электрический билет на концерт одного человека. Этот билет купила моя жена за сто пятьдесят тысяч. Она не успела сходить. Я ума не приложу, зачем ей это вообще понадобилось. Я отдам вам билет. Даже вместе с телефоном отдам…
— Стоп! — перебил Митин. — Вы знаете, что такое гильотина?
— Да, конечно, — сказал Бобровский. Он подошёл к забору. Но перелезать, разговаривая, было неудобно. — Это огромный нож, которым французы отрубали головы друг другу.
— Ага. А ещё это приём из дзюдо. Весьма зверский. Я им хорошо владею. Ещё раз мне позвоните с какой-нибудь хуйнёй, я вам сделаю гильотину.
Митин отключился. Бобровский убрал телефон в карман и попытался перелезть через забор. Никак не получалось подтянуться и перекинуть тело. Бобровский висел на нём и шевелил ногами в воздухе. Как майский жук, насаженный на булавку. Каркнула ворона. Потом смартфон снова заиграл песню о Калифорнии. Бобровский обессиленно свалился на землю.
— Зятёк, так что? Связь пропала. Когда тебя ждать?
— Никита, подмышка ты вонючая…
— Эй, старик, ты что ругаешься?
— Готовь триста тысяч, — сказал Бобровский. — Сегодня. Иначе я никогда не выпишусь из квартиры. И никуда не уйду. Вы меня оттуда пулемётами будете выгонять, миномётами выстреливать.
— Ты что городишь? — спросил Никита.
— А ещё я твоих строителей вышвырну.
— Но я им забашлял уже аванс! — крикнул Никита. — Это не честно. Зятёк, сука! Ты что творишь?!
— Триста тысяч. Триста тысяч. Сегодня. Триста тысяч. Дошло до тебя?
— Кто? Какая блядь тебя этому подучила? — спросил Никита.
Бобровский нажал отбой. Встал, подпрыгнул, подтянулся и ловко перемахнул забор. С этой стороны был парк. Он зашагал по грунтовой дорожке. На ней были заметны следы автомобильных шин. Здесь они ехали. Наверняка у них была при себе лестница. Ворона всё видела. Но ничего не скажет, мразь. Может, её подкормили? Бобровский оглянулся и отчетливо разглядел серую пернатую тушку среди ветвей. «Вот, ладно, обойдусь без тебя, — подумал он. — Ты мне не помощница. Деньги возьму у Никиты. Верну Настю. Потерпи, милая, скоро всё будет хорошо, опять ляжешь в землю, никто тебя не потревожит».
Раз — кирпич, два — кирпич, три — кирпич. Точно, девушка. Вот и халат уже хорошо видно. Много навалило на спину и голову. Надо разгребать. Темно. Витя, ты где? Ладно, не надо, я сам справлюсь, сам откопаю. Сам откопаю. Сам её откопаю. Вить, это ты? Подожди, помоги мне. Вить, ты не понимаешь, надо ее похоронить по-человечески, Витя…
…Кто-то осторожно шлёпал его по щекам. Потом на голову и за шиворот полилась вода. Бобровский открыл глаза и увидел грязный асфальт прямо перед носом.
— Очнулся, — сказал кто-то тихо.
Бобровский попытался встать, но смог только сесть. Сильно кружилась голова. Он был на автобусной остановке. Женщина лет пятидесяти в сарафане протянула бутылочку воды.
— Попейте, — сказала она. — У вас тепловой удар. Обезвоживание. Я медсестра.
— Может, ему мятную жвачку пожевать? — спросил какой-то парень.
— Пейте воду.
— Спасибо, — сказал Бобровский и поднялся. Покачнулся, но не упал.
Он отпил из бутылки теплую негазированную воду. Последнее, что запомнилось — как перелез через забор кладбища и двинул по парку. Дальше темнота. Если смерть такая же, это не страшно.
— Вы подошли и сразу упали, — сказала женщина в сарафане. — На кладбище были?
Бобровский чуть заметно кивнул.
— Я тоже с кладбища. Ой, вон автобус едет, — сказала она.
27
Никита расхаживал по комнате и чесал голову. Кожа на ней всё время зудела от жары, от лаков для волос, от нервов. Его хилая прическа растрепалась и встала торчком. Никита не обращал внимания. Случилось нехорошее. Всё это время сраный зятёк находился будто в полусонном состоянии. Лишних вопросов не задавал. Не кочевряжился. Никита подозревал, что Бобровский закидывается какими-то колесами, может, антидепрессантами. Но вот он проснулся и загавкал. Триста тысяч! С ума сошёл, что ли?
Он набрал номер мамы.
— Да, маленький? — ответила Лариса Ивановна.
Никита на выдохе ей всё рассказал.
— Хм, — сказала она. — Хм.
— Что делать, мать? — спросил Никита. — Башлять ему? Или что? Так-то его хуй отсюда выгонишь, с пропиской. Даже через суд.
— Хуй? Что это за слова мой сын говорит?
— Прости, мама. Зачем, зачем его вообще тут прописали?
Лариса Ивановна молчала.
— Мама? У меня нет столько денег, — соврал Никита. — Половину соберу. Но половину придется вам давать. Ты слышишь? Мама? Мамуля?
— Мама думает, — сказала Лариса Ивановна. — Хотя что тут думать. Ты сейчас где?
— Ну в квартире у этого козла вонючего.
— Кого?
— Да у Алексея, блин, уродского.
— Это не его квартира, запомни.
— Хорошо.
— Бегом в милицию!
— В смысле? — спросил Никита.
— Что непонятного? Он у тебя вымогает деньги. Живо в милицию, пиши заявление. Пусть они его возьмут за жопу.
— Не ругайся, мама.
— Мама злится. Что за люди? Откуда столько наглости и мерзотности? Ты меня понял, малыш?
— Понял, мама. Бегу в милицию.
— Умница.
Он положил телефон в карман. Настроение стало лучше. Выглянул на кухню. Игорь и Виталий, стоя на табуретках, скоблили потолок.
— Парни, я ухожу по делам. Скоро буду.
— Ясно, — сказал Игорь.
— Ещё. Появится мой зять… Короче, если он начнет вас гнать, сразу мне звоните. И никуда ни шагу.
— А чего ему нас гнать? — сказал Виталий. — Вроде нормальный мужик.
— Змея он, — ответил Никита. — Предатель. А ещё воевал!
— С кем? — спросил Игорь.
Никита не ответил. Он вышел из квартиры, спустился по лестнице, сел в машину и рванул через двор. Держись, зятёк, гнида!
В дежурной части старуха что-то канючила у рыжего лейтенанта, сидящего по другую сторону окна. Никита мягко отодвинул её плечом.
— Я хочу подать заявление. Дело срочное. Мне угрожают. В смысле вымогают деньги. Но и угрожают тоже.
