— Давай прощаться, зятёк? Ой, а ключи, ключи от квартиры?
— В прихожей, на тумбочке, — сказал Бобровский.
И пошёл прочь. Свернул за угол дома, достал телефон и набрал номер. Долго никто не отвечал. Бобровский посмотрел, правильный ли номер. В этот момент Игнатьев ответил.
— Что тебе, марамой?
Кажется, он был за рулём.
— Деньги у меня, — сказал Бобровский.
— Нихера себе, ты скоростной! Вот видишь, как жопу припекло, так и баблишко всплыло. Перезвони через пять минут.
Игнатьев бросил телефон на сиденье и заехал во двор. Остановился напротив подъезда. В соседнем жила медсестра. На третьем этаже. Игнатьеву были видны её окна. Можно было добросить камнем. Но он придумал кое-что получше. Через «Авито» Игнатьев купил пятилитровую канистру серной кислоты. Осторожно отлил в банку ёмкостью ноль семьдесят пять. Этого должно было хватить. Примерно через полчаса медсестра выйдет из дома. Сегодня по расписанию у неё ночная смена. Она пойдёт через двор по грунтовой дорожке, проложенной между кустами шиповника. Игнатьев там её и уделает. Пока всё складывалось очень удачно.
Он набрал номер вдовца. Тот ответил мгновенно.
— Значит, так, — сказал Игнатьев. — Сейчас я тебе скидываю номер карты. На неё перечисляешь баблишко. Потом я тебе отсылаю адрес, где твоя баба лежит. Едешь, забираешь. Все довольны.
— Обманешь, — ответил Бобровский.
Прозвучало жалко. Игнатьеву вдруг и правда захотелось его кинуть. Но тогда пришлось бы самому избавляться от трупа.
— Мне твоя баба без надобности. Была бы хоть живая. Конец связи.
Игнатьев нажал отбой. Потом отправил эсэмэс с номером карты. И стал ждать, поглядывая на дверь соседнего подъезда. Банка с кислотой стояла на заднем сиденье. Она была плотно закрыта стеклянной крышкой с металлическими зажимами. Медсестра должна была скоро выйти. Мимо машины прошёл крепыш с мрачной рожей, глянул в салон. Игнатьев хотел показать ему средний палец, но тут пришло эсэмэс: деньги поступили на счёт. «Я мастер, настоящий профи, кто со мной свяжется, тот будет сосать у старого коня, — подумал Игнатьев. — Главное — творческий подход. Любого можно прижучить. Неприкасаемых нет. Это только в кино про гангстеров были неприкасаемые, да и тех половину поубивали».
Он написал Бобровскому адрес. А потом набрал номер Кристины.
— Ты занята? — спросил Игнатьев.
— Я была у врача. Случилось кое-что очень плохое. Надо поговорить.
— Потом, потом. Я работаю. Слушай, к тебе сейчас один мудак приедет, отдашь ему мои вещи.
— Какие вещи?
— Ты дура, что ли? Я у тебя в кладовке оставил мешок. Забыла?
— Вспомнила, — сказала Кристина.
— Ты в него заглядывала?
— А надо было?
— Нет. Там ничего интересного.
Игнатьев увидел, как из подъезда вышла медсестра. Сначала она осторожно выглянула, осмотрелась, постояла у двери и припустила быстрым шагом через двор.
— Всё! — рявкнул Игнатьев. — Мне пора.
Он нажал отбой, взял банку и вылез из машины. Медсестра уже шла по дорожке. «Сука, вышла раньше! И как рванула!» — Игнатьев побежал догонять. Он приблизился к ней. Оставалось метров десять. Игнатьев осторожно снял крышку и сунул в карман, из банки пошёл легкий дымок. От возбуждения его слегка затрясло. И тут сзади окликнули:
— Эй, гной!
Замедляя шаг, Игнатьев оглянулся и успел увидеть мрачного крепыша в чёрной футболке с какой-то надписью. Крепыш выбросил прямой короткий удар в подбородок Игнатьеву. Бывший омоновец успел услышать хруст своей челюсти и почувствовать резкую боль, расколовшую лицо на две части. Он попятился, оступился и вылил себе на голову всё, что было в банке. Медсестра завизжала. А что происходило дальше, Игнатьев не видел и не слышал. Ослепший и оглохший, с горящей головой, он побежал, не разбирая дороги. Промчался через двор и упал рядом с мусорными баками у распределительной будки.
«Нихуя себе, — подумал Митин. — Ну ни хуя ж себе!»
31
Дверь открыл неопрятный толстяк лет сорока. От него несло перегаром, табаком и чем-то вроде протухшей квашеной капусты. Белая футболка была обляпана пятнами кетчупа и горчицы. В руке толстяк держал ножку табуретки.
— Ты кто? — спросил толстяк. — Ты что, не видел объявление на двери?
— Нет здесь никакого объявления, — ответил Бобровский.
Толстяк выглянул и осмотрел дверь.
— Было. Кто-то содрал. Ладно, хер с ним.
— Я живу в соседнем подъезде, — сказал Бобровский.
— И что?
— Хочу одолжить твою машину до завтра.
Толстяк осмотрел обувь Бобровского. Потом лицо.
— Зайди.
Бобровский зашёл в прихожую. На коврике лежал рыжий кот. Ещё один кот, белый, с чёрными пятнами, вытянулся рядом с вешалкой.
— За мной, — сказал толстяк.
Они прошли на кухню. Здесь тоже были коты. Двое лежали на стуле, в обнимку, белый и чёрный. Ещё один рыжий лежал на столе. Толстяк подвёл Бобровского к окну.
— Смотри! — Он показал пальцем на разбитую красную «девятку», стоявшую во дворе. С надписью «хуй» на капоте.
— Что?
— Вот моя машина, — сказал толстяк. — Я её тут недавно отрихтовал.
— Я видел.
— Ладно. А то я решил, что ты меня с кем-то спутал.
Он отложил ножку табуретки, заглянул в холодильник, долго там что-то выбирал, но так и не выбрал.
— Одолжишь до завтра? — спросил Бобровский.
Толстяк взял со стола кота и прижал к груди. Потом поцеловал.
— Забирай хоть совсем. Нам с Мотей она не нужна. Правда, Мотя?
Кот резко вырвался и убежал.
— Тьфу, пидор! Никакой благодарности у этих гадов. Ссут все в раковину.
Он снова заглянул в холодильник, достал банку морской капусты и начал есть пальцами. Бобровского замутило.
— На двери висело объявление, — сказал толстяк, жуя. — Знаешь, что там было написано?
— Что? Оставь надежду, всяк сюда входящий? — сказал Бобровский.
Толстяк задумался.
— Нет. Но звучит неплохо. Это из кино?
— Не знаю. В одном городе видел, написано на въезде.
— А я вот написал, что прежде чем нажать звонок, хорошенько подумай, действительно ли тебе это нужно.
Бобровский покивал.
— Да, да, мне нужно. Очень нужно.
Толстяк убрал капусту в холодильник. Выглянул в окно.
— Ну, забирай, забирай, говорю. Это мёртвый хлам.
