ГЛАВА ПЕРВАЯ
1942 год
Флер вышла из комнаты, где скончалась графиня де Сарду.
После удушливой атмосферы спальни больной воздух в коридоре казался ледяным, но бодрящим, как глоток холодной воды.
Она подошла к окну и раздвинула тяжелые портьеры. Утренний туман, покрывавший зелень газонов, растекался под первыми лучами неяркого солнца.
Флер вздохнула и на мгновение прижалась горячим лбом к серому камню стены. От бессонных ночей под глазами у нее легли тени. Странное спокойствие и умиротворение овладели ею.
Вдали на горизонте на фоне бледно-голубого неба вился черный дымок — это все, что осталось от вчерашнего пожарища, целую ночь багровым заревом заливавшего окрестности после налета британских ВВС.
Она слышала, как падали бомбы на здание фабрики, расположенной в двадцати милях отсюда, неделю за неделей выпускавшей сотни грузовиков на потребу хозяйничавших во Франции немцев.
Дом содрогался от взрывов, но когда графине рассказали о том, что происходит, она прошептала:
— Хорошо. Только англичане могут вернуть нам свободу.
— Ш-ш-ш, мадам, — предостерегла ее Мари. — Об этом нельзя говорить вслух.
Но Флер гордо улыбнулась. Да, именно ее соотечественники принесут свободу побежденным запуганным французам.
Сейчас, глядя на черный дым, она вспомнила о Люсьене… как он тоже взлетел в небо… только затем, чтобы упасть… подобно тому, как пали в бушующем огне некоторые из этих героев.
При этом воспоминании к глазам ее подступили слезы.
«Странно, — подумала она, — что я оплакиваю сейчас Люсьена, а не его мать».
Ей вдруг пришло в голову, что в кончине графини было что-то театральное.
Старая аристократка с белоснежными волосами и точеными чертами лица, воплощенная grande dame. Подле нее священник в облачении и строгий седой доктор. В ногах постели, на которой рождались и отходили в вечность поколения семьи Сарду, громко рыдающая Мари. Это было похоже на сцену из какого-то спектакля — не было ни страха, ни горя, ни отчаяния.
Только теперь, когда все уже закончилось, Флер испытала чувство бесконечного облегчения, как будто перед этим какая-то часть ее существа пребывала в напряжении, съежившись в ожидании кошмара, который так и не наступил.
Она еще никогда не присутствовала при смерти, и мысль об этом была ей невыразимо страшна, пока она не поняла, что смерть — это просто когда тебе закроют глаза и сложат руки.
Но так бывает не всегда. Люсьен умер по-другому, хотя для него это, наверное, было мгновенно и прекрасно — на взлете, в момент триумфа.
Им сообщили, что он сбил своего противника, а потом его самолет загорелся. Радостно возбужденный, торжествующий Люсьен упал с высоты солнечного неба на землю своей любимой Франции.
Флер отвернулась от окна и пошла к себе. Даже три года спустя она не могла вспоминать о Люсьене без мучительной боли, которая первое время была почти невыносимой.
У себя в комнате она умылась и начала снимать помятое платье. Последние сутки она провела не раздеваясь.
В это время в дверь постучали. Вошла Мари, держа в руке стакан с какой-то мутноватой жидкостью.
— Что это? — спросила Флер.
— Это доктор прислал, — отвечала Мари. — Выпейте, и вы уснете. Вам нужен сон, ma pauvre , как и всем нам.
Флер устало уронила одежду на пол и, накинув протянутую Мари шелковую ночную рубашку, забралась под благоухающие лавандой и украшенные ручной вышивкой простыни.
— Выпейте, ma petite , — успокаивающим голосом повторила Мари, и Флер безропотно проглотила снадобье.
Оно отдавало горечью, так что, возвращая стакан. Флер сделала невольную гримасу. Потом она уютно прикорнула на подушке.
— Я разбужу вас попозже, mademoiselle. Мари задвинула тяжелые портьеры. Комната погрузилась в полумрак, и женщина осторожно вышла, прикрыв за собой дверь. Флер закрыла глаза.
Какое блаженство расслабиться, погрузиться в нежный пух перины. Сон накатывал на нее теплыми мягкими волнами, с каждой новой волной поглощая еще какую-то долю сознания.
Вздрогнув, Флер проснулась и увидела у постели Мари, державшую в руках поднос с чашкой кофе и печеньем. Флер протерла глаза и села.
— Я прекрасно выспалась, Мари. Который час?
— Почти три.
— Так поздно? Не стоило позволять мне спать так долго.
Мари улыбнулась. Глаза у нее распухли от слез, но Флер показалось, что выглядит она спокойнее, чем раньше.
— Что вы делали, пока я спала?
— Мы вынесли мадам в часовню. Она будет лежать там сегодня и завтра, похороны послезавтра.
Флер протянула руку за чашкой.
— Но, Мари, — воскликнула она. — это же наш лучший кофе и печенье из запасов мадам!
— А почему бы и нет? — с вызовом спросила Мари. — Для кого нам это беречь? Для немцев? Для всех этих кузенов, которые не удосужились даже приехать получить ее последнее благословение? Нет уж! Кушайте, mademoiselle, она бы этого желала. А остальные пусть обойдутся эрзацем.
Последние слова Мари произнесла с ненавистью. Руки ее дрожали.
— Мы не должны осуждать родственников мадам, не зная их обстоятельств, — возразила Флер укоризненно. — Возможно, они не смогли приехать — не так-то легко получить пропуска.
— Они и не пытались. Ни разу, с тех пор как не стало m'sieur Люсьена. Но теперь, когда они знают, что здесь есть чем поживиться, тут же налетят, как вороны на падаль, вот увидите.
О чем вы говорите? — спросила Флер. — Доктор уже давно известил их о болезни мадам, но ответа не было. Вам сообщили, что кто-нибудь приезжает?
Мари отрицательно покачала головой.
— Но они все равно явятся, — продолжала настаивать она.
— И принять их, кроме нас с вами, некому! — Флер задумалась. — Придется мне уехать, Мари. Можно обмануть бошей, но семью так легко не проведешь.
— Куда же вы поедете, mademoiselle?
— Не знаю.
Флер взяла обсыпанное сахаром печенье, из тех, что все это время берегли специально для мадам.
И хотя Мари умело прятала печенье, бренди и другие деликатесы, к которым так привыкла мадам, людей она прятать не могла, и Флер впервые поняла, в каком опасном положении она находится.
Прошедшие месяцы промелькнули как во сне, без событий и тревог. Правда, иногда в замок являлись немцы, но мадам удовлетворяла их требования, давая все объяснения с холодным величественным презрением, более унизительным, чем любые оскорбления.
