— А почему вы решили идти в армию? Ведь, насколько я понимаю, возможности не служить у вас и у Глеба были…
Он внимательно посмотрел на меня, подумал, а затем ответил, коротко и веско:
— Потому что мужчина — это воин. Он должен служить.
Я не нашлась, что ответить, и отвернулась к шикарному кусту, усыпанному осенними розами.
Я не хотела, чтоб Давид видел, как меня тронули его слова. Для меня было невероятным, что в наше время, когда все вокруг только и стремятся избавиться от ненужной повинности, есть люди, которые думают по-другому. И не только думают, но и действуют в соответствии со своими убеждениями.
Задумавшись, я машинально наклонилась и вдохнула аромат цветов. И до этого яркий, сейчас он просто ударил в голову, дурманя.
— Боже, какой аромат, просто дух захватывает, — пробормотала я, поглаживая подушечками пальцев нежные лепестки.
- Это от тебя дух захватывает, — голос Давида прозвучал совсем близко, и я, вздрогнув, распрямилась, утыкаясь опять носом в его грудь.
Что он сказал? Послышалось?
Я посмотрела в его лицо и поняла, что не послышалось мне.
Давид заметно волновался, тяжело дышал и смотрел на меня, внимательно и строго. И взгляд его уже не пугал, не вызывал оторопь. Он завораживал. Поглощал. Лишал разума и воли.
Глава 9
— Ты очень красивая, Татьяна Викторовна, — все так же тихо сказал Давид, напряженно смотря на меня.
Я, честно говоря, опешила и не знала, что ответить. Поблагодарить? За комплимент. Или… Или это вольность, которую нельзя позволять своему студенту? Но, с другой стороны, мы же не в университете… Мы здесь оба гости, на равных позициях. Почему симпатичный парень не может мне сделать комплимент? Что в этом такого? К тому же он, в отличие от своего приятеля, не делает резких необдуманных движений.
Ну вот пожалуйста, вспомнила Глеба, и губы сразу обожгло фантомной болью от жадных укусов. Да уж, этот бы точно не церемонился сейчас, рассказывая о том, какая я красотка. Утащил бы в эти же самые кусты осенних роз, пока никто не спохватился…
Стоп! Я что, об этом с удовольствием и сожалением думаю? Я — больная? Похоже, да.
Шок от собственных мыслей взбодрил, привел в чувство. Я отвела взгляд, и пробормотала:
— Спасибо большое, Давид. Пойдемте к остальным гостям?
И уже сделала шаг в сторону, когда Давид аккуратно взял меня за руку:
— Ты мне очень понравилась.
— Я… Я не знаю, что вам ответить, потому что это все неправильно, и не стоит начинать, и…
— Можно, я поцелую тебя? Просто поцелую, один раз.
Я хотела сказать "нет".
Вот правда, хотела! Но не смогла. Давид смотрел так жарко, так темно и так умоляюще, что я, уже привыкшая видеть только его безэмоциональную маску, сейчас буквально дар речи потеряла.
И молчание мое было воспринято совершенно неправильно.
Потому что удерживающая меня рука сомкнулась охотничьим силком, притягивая к горячему телу, вторая рука привычно, будто так и надо, будто уже не в первый раз, легла капканом на затылок.
Я, прижатая к крепкой широченной груди, втянула носом пряный мужской аромат и одурела похлеще, чем от роз за минуту до этого. Даже голова закружилась.
И да, я молчала. Ошарашенная происходящим, буквально не могла сказать ни слова.
А Давид наклонился и сначала легко, будто пробуя, коснулся моих губ, обезоруживая нежностью. Прихватил нижнюю губу, аккуратно, словно боясь спугнуть, едва слышно выдохнул, помедлил, будто ожидая сопротивления. Которого не было. Я просто не могла его останавливать, слишком необычно было то, что происходило.
Нет, меня конечно же целовали раньше, и даже совсем недавно, но никогда вот так. Словно пробуя драгоценный десерт, волшебное лакомство, настолько дорогое, что его и касаться страшно, и в то же время отказаться невозможно.
Я тоже не сдержала взволнованный выдох, захваченная происходящим. И это было воспринято, как команда к действию. Потому что губы стали настойчивей и активней, прижались ко мне сильней, язык скользнул в рот, вызывая сладкую дрожь во всем теле. Голова внезапно закружилась, а тело радостно обмякло в крепких удерживающих руках, совершенно не протестуя против усилившегося напора. Я закрыла глаза, полностью отдаваясь новым восхитительным ощущениям и забыв на время о всех своих предубеждениях. Давид умел целовать, это было ясно с самого начала. Конечно, такой красивый горячий парень… У него наверняка нет отбоя от подружек. Было, на ком оттачивать мастерство. Которое теперь все пошло на мое соблазнение. А то, что это было соблазнение — вот к гадалке не ходи. Проверенные движения, сначала осторожный, а затем все более уверенный поиск нужных точек влияния, выяснение, как мне нравится, от чего я начинаю дрожать и таять. Разведка боем, короче говоря.
И, самое интересное, что краем мозга прекрасно понимая происходящее, я, тем не менее, отказаться и остановить Давида не могла и не хотела, буквально распадаясь на атомы от удовольствия, что дарили его опытные губы.
Он зарычал, все больше теряя контроль, освободил мой рот, зацеловывая шею, остро реагирующее местечко за ухом, закинул мои безвольные руки себе на плечи, прикусил плечо, и все это время успевал еще и бормотать хрипло:
— Не могу, хочу тебя, сразу же, прямо там, на крыльце, как увидел, такая маленькая, такая куколка, хочу, хочу, пиздец, хочу, моя, моя, моя…
И еще какие-то слова на незнакомом, невероятно красивом певуче-гортанном языке.
Этот шепот сводил с ума, заставлял тело регировать, отдаваться ноющей требовательной болью в тех местах, что он успел зацеловать, и, особенно, в тех, куда пока что не добрался. Ноги отказывались стоять, подламывались каблуки, низ живота сводило тупой тяжелой волной, руки его, с огромными, жесткими ладонями, были, казалось, везде, успевая погладить, пощупать, сжать властно и уже по-собственнически. Я чувствовала себя податливой глиной в пальцах гончара, который ласково, но настойчиво лепил из меня то, что надо ему. Делал со мной то, что хотел.
— Сладкая такая, не могу, все, не могу больше, хватит уже, и так сколько терпел, пошли…
Я,ничего не соображая, покорно пошла туда, куда он повел меня, крепко держа за руку и периодически останавливаясь, чтоб опять поцеловать и добавить безумия. Давид меня словно одурманил своим ласковым напором, своими горячими, бессовестными словами, своей решительностью. Возможно, и даже скорее всего, я потом пожалею об этом. Но это будет потом. А сейчас не могла думать, только чувствовала. Только хотела.
Давид, как неумолимый ледокол, вел меня к дому, какими-то окольными путями, умудряясь не натолкнуться ни на одного гостя, и, вполне возможно, так и утащил бы туда, куда хотел, и сделал бы со мной все, что собирался, но тут откуда-то сбоку раздался знакомый веселый голос:
