— Отклывай, мусь, это дядь Алтем, мусь! — шепчет довольная Майя и прячется, шмыгнув за меня.
Открывай… легко сказать мышке. Что же, вдох-выдох, успокоить нервы, вернуть упавшее в пятки сердечко на место и…
— Привет, я думала, ты приедешь вечером… — с каждым новым словом все тише и тише, открывая дверь все шире и шире, и теряя контроль над своим хваленым умением "держать лицо" все стремительней.
Глава 41. Алия
Стельмах.
На пороге.
Как всегда, безупречен. Черное пальто, идеально сидящие брюки с белой обтягивающей спортивное тело рубашкой и с… гигантским букетом роз в одной руке и невероятных размеров медведем в другой. Артём Стельмах — мужчина моей мечты. Человек, образ которого совершенно не вяжется с подарками и ухаживаниями, и он и сам не раз об этом говорил, стоит у меня на пороге…
Слышу за спиной тихое восхищение: «Какой миска, муся…» от Майи и уверенное от Стельмаха:
— Я этого друга сейчас точно уроню, — с соблазнительной улыбкой на губах, от которых я теперь не могу оторвать взгляд. А он, негодяй, явно наслаждается моим замешательством.
— Пустишь, или на пороге поговорим?
— Эм… проходи, — отступаю, практически впичатываясь в дверь, когда этот идеальный представитель мужского пола протискивается в прихожую с гигантским плюшевым зверем и останавливается в опасной близости. — Извини, я, похоже, все еще сплю.
— Ущипнуть?
— Себя ущипни, Стельмах, — бурчу, мысленно отвешивая себе ощутимый подзатыльник и закрывая дверь.
— Я вас еле нашел, — обводит взглядом прихожую гость. — Странная планировка квартир в вашем доме.
— Уж прости, что не Москва-сити, — куда уж мне тягаться с его дорогими апартаментами!
— Ничего, об этом мы еще поговорим, — тон безапелляционный, собственнический и такой уверенный, что одна часть моего сознания хочет взбрыкнуть, а вот другая уже задорно виляет хвостиком, прижав уши. Ну, Алия.
— Что ты…?
— Выбирай, принцесса, — мгновенно переключает свое внимание на замершую немного поодаль мышку. — Что тебе больше нравится? Мишка или эти колючки? — Артём садится на корточки, чтобы быть на уровне с ребенком и хитро улыбается, усаживая плюшевого друга на пол.
— Не, мозна мне миску? — Майя смущенно сжимает ручки в кулачки и прячет их за спиной.
— А колючки кому тогда?
— А колючки мусе, она их любит.
— Н-да? Хорошо, договорились, — смеется Стельмах, постреливая своими зелеными глазюками в меня.
Я же стою и предпочитаю не вмешиваться в их разговор. Улыбаюсь, сдерживая слезы, и не могу даже выразить весь масштаб моих чувств к этому потрясающему мужчине. Нет, я все еще помню и про его толпы подруг, и про брошенную в ресторане фразу. То, что мы не пара и вряд ли ей когда-то станем, я вообще предпочитаю постоянно держать в уме. Все помню, но конкретно в этот момент все те прегрешения кажутся такой мелочью, потому что я тихонько задыхаюсь от счастья, которое переполняет меня изнутри. Оно окутывает потрясающей эйфорией и ощущением правильности момента. Как бы ни любила мышка Гаевского и деда, ей нужен отец. А судя по тому, что я вижу, будь мы нормальной семьей, начнись у нас нормальные здоровые отношения, — мы с малышкой были бы двумя самыми счастливыми девчонками на земле.
Мышка хватает медведя за лапу, которая одна чуть ли не с нее размером и, быстро чмокнув Артема в щеку, катя по полу, утаскивает игрушку в гостиную.
— Для такого зверя нужна отдельная комнаты, — отмираю я, когда Стельмах, улыбаясь, провожает дочь взглядом. — Придется гардеробную ему отдать.
— Я плохо разбираюсь в игрушках, сама понимаешь…
— Нет-нет, ей понравилось. Она, кстати, уже давно требовала у меня гигантскую игрушку. Так что…
Мы оба замолкаем. Ушедшее было чувство неловкости возвращается.
— Алия…
— Дядь Алтем, а ты какую кашу любишь? — высовывает мышка носик из гостиной.
— Любую, кроме манной, — машет Стельмах головой.
— Она же такая бя-я-я? — высовывает язычок дочурка.
— Абсолютная бя, мышка.
— Ты серьезно не ешь манную кашу? — выдыхаю, когда ребенок снова скрывается в гостиной. Может, мне пора пугаться? Потому что Майя очень многое взяла от Артема.
— Я вообще их редко ем. Но манную, да, терпеть ее не могу.
Стельмах выпрямляется и замирает напротив меня, все еще держа в руках огромный букет благоухающих белых роз. В его глазах шквал эмоций: растерянность, страх, радость. Все их не охватить, ими можно только наслаждаться, стоя в непосредственной близости.
— Я поражена.
— Чем?
– Вы слишком похожи. Иногда это пугает. И я не про внешние данные.
— Почему тебя это пугает, Лия? — приподнимаются уголки красивых мужских губ, — ты же знала, от кого рожаешь это кудрявое чудо.
— Знала. Но надеялась, что девочка в маму пойдет. Просто это сейчас она мелкая…
— Я не мелкая! — слышим обиженный крик из зала и, оглянувшись на показавшуюся лисью мордочку из-за угла, дружно смеемся.
— А ты не подслушивай, хитрюга.
— Не буду, я плосто мимо шла.
Ох, Майя, иногда умна не по годам.
— Ну, так вот, а когда она вырастет… если представить девушку, да еще и с твоим характером…
— Получишься ты, — усмехается негодяй.
— Неправда.
— Поверь. Точно тебе говорю.
В моем детстве, да и в моей голове, Стельмах никогда не был таким. Даже страшно было представить его с букетом роз в моей прихожей. Но факт остается фактом. Он здесь. Мы шутим, кусаемся и, черт возьми, даже мило улыбаемся друг другу. Хотя это я мило улыбаюсь, как дурочка, а вот его улыбка… она заставляет щеки краснеть, а дыхание сбиваться с ритма.
— Это тебе, — наконец прерывает наши гляделки мужчина.
— Спасибо, и, правда, не надо было.
— Надо.
— Ладно, спасибо большое. Проходи…
Я уже собиралась пройти за вазой, когда Артем останавливает меня. Аккуратно тянет обратно к себе за локоток, заставляя смотреть, как всегда, снизу вверх. И задыхаться от восторга, ощущая себя дюймовочкой рядом с его высокой фигурой.
— Лия, — почему это так волнительно — слышать свое имя из его уст? Словно сладкий мед на мои сердечные раны.
— Что ты делаешь?
Наверное, долгую минуту Артём молчит. Просто смотрит на меня и молчит. Губы сжаты, а его горячая ладонь на моей руке — настоящая пытка мурашками.
— Я не умею извиняться. Красноречием, как ты, думаю, заметила, наделен никогда не был. Да и с выражением чувств у меня явно проблемы, но… я прошу у тебя прощения за то, что наговорил в ресторане, — его глаза виноватые, как у побитой собаки. И это странно — видеть его таким.
