Мне вдруг взбрело в голову зачитать ее послание вслух товарищам. Многие из молодых пленных стали хохотать над содержанием и необычным выражением чувств девушки, говорить непристойности и давать мне пошлые рекомендации. Но в этот момент с места поднялся пожилой «комендант Москвы» – Андрей Дмитриевич Шныкин – и осадил молодых глупцов. Затем он предложил, чтобы мы вместе сочинили от моего имени хорошее и доброе письмо девушке: «Ведь она, как и мы, находится в неволе и, возможно, ни от кого еще не слышала ласковых слов. Разве она виновата, что у неё здесь возникло первое чувство любви!»
Мы написали Дусе, что я очень тронут ее письмом и что у меня также возникло к ней чувство симпатии. Я выражал надежду на нашу встречу в скором времени. Признаться, я не имел к Дусе таких же пылких чувств, как она ко мне, – ведь я тогда был влюблен в Траудэль Микклих. Кроме того, больше Дуси мне нравилась ее подружка – бойкая на язык Тамара Фомичева. На следующий день вечером увидел за оградой лагеря Дусю, возвращающуюся с поля с тележкой, нагруженной травой, которую тащила… огромная собака. Дуся подтвердила, что моё письмо она получила и очень ему рада.
В дальнейшем мы с Дусей написали друг другу еще несколько писем. Эта переписка вызвала у молодого вятского парня Прокопа желание обмениваться посланиями с понравившейся ему Тамарой через своего земляка Ивана Соколова. Обмен письмами у них продолжался до тех пор, пока в начале осени фельдфебель не отправил Прокопа в другой лагерь.
С наступлением лета наш фельдфебель стал замечать, что многие пленные, немного «отъевшись» после долгого периода голодания, начали страдать от отсутствия женщин в личной жизни. Как-то он засёк в уборной пленного, занимавшегося мастурбацией. После этого фельдфебель иногда говорил кому-нибудь перед всем строем или при обычной встрече: «Ты не слишком много дрочи!» Но, увы, поневоле многим приходилось этим заниматься.
…В конце мая мы получили радостную весть, что Севастополь и весь Крым освобождены от немецких захватчиков. Начало июня ознаменовалось для меня тем, что фельдфебель послал меня работать (с перерывами на выходные) в хозяйство местной крестьянки Люции Рехорк. Её муж Георг находился на фронте, а отец – портной Георг Вайдлих – работал дома по своей профессии вместе с нашим лагерным портным Сашей Морозовым.
И вот утром, после обхода строя пленных, фельдфебель подвёл меня к девочке лет 14 и с грубоватой шуткой сказал ей: «Вот, Маринхен, этот бравый молодой человек Юа будет теперь твоим помощником. Не давай ему лениться, не своди его с ума своими ляжками и не влюбись в него сама!» Ноги у этой девушки действительно были как у взрослой девушки. «Если он убежит, – продолжал фельдфебель, – то не быть тебе и твоей мачехе живыми. Но чтобы он не убежал, кормите его как следует и даже лучше, чем самих себя!» Девочка нисколько не смутилась и сразу скомандовала мне: «Теперь, Юрий, иди со мной!» Оказалось, она меня приметила еще в прошлом году в Каменце и знала моё настоящее имя.
Мария завела меня на кухню на первом этаже, где представила хозяйке – своей мачехе Люции, но та отнеслась ко мне совсем нелюбезно и в дальнейшем ни разу со мной не поговорила. Все указания по работе я получал только через Марию. Позднее девочка призналась мне, что мачеха нередко её избивает, заставляет много работать и по воскресеньям не всегда пускает гулять. В их доме находилась другая, простая в обращении женщина лет 30 – полька Ядвига, которая ухаживала за шестью коровами, постоянно находившимися в коровнике, так как немцы не выгоняли их на луг или в поле, как у нас. Ядвига рассказала мне, что я должен убрать в стойлах навоз и мокрую подстилку, затем привезти их на тачке к компостной куче и выгрузить, поднявшись на кучу по наклонной доске. А затем следовало доставить сухую подстилку в очищенное стойло.
После того как я выполнил первую часть работы, я по подсказкам Марии и с её помощью впервые в жизни запряг двух волов в фуру и мы выехали в лес за подстилкой. Когда требовалось повернуть волов налево, то надо было дернуть вожжой и крикнуть волам «Худэ!», а вправо – «Вистэ!». Но можно было и не дергать вожжой, так как волы хорошо знали обе команды, а также команды «Вперед!», «Стой!» и «Назад!». По дороге Мария начала расспрашивать меня: откуда я, сколько мне лет, где учился, не женат ли, есть ли девушка и о прочих вещах. Уже через полчаса она совсем осмелела и прониклась ко мне полным доверием. Я с удовольствием отвечал на вопросы девочки и слушал рассказ о ее нерадостной жизни. Мать Марии умерла очень рано, отец, не имевший своего хозяйства, женился второй раз и вошёл вместе с дочерью в дом к Люции. Четыре года назад отца забрали в армию, и Мария вынуждена жить с мачехой и терпеть её. В школе Мария проучилась мало, а сейчас вообще там не бывает.
Наконец мы прибыли на небольшой участок леса, принадлежащий Люции, и начали снимать лопатой и вилами сухой слой земли между деревьями, состоявший из иголок хвойных деревьев и остатков сгнивших листьев. Мы нагрузили такой землей более половины фуры и отправились в обратный путь.
После обеда меня проведали две советские девушки – Татьяна и Маруся. Таня, вывезенная из Курской области, жила в соседнем дворе, а Маруся – в следующем за ним. Таня в детстве получила серьезную травму левого глаза и совсем им не видела. Дефект глаза портил лицо девушки вероятно, по этой причине Таня была замкнута. Но, несмотря на эти недостатки, на неё «положил глаз» наш любвеобильный товарищ Толя Шишов, который только и мечтал побыть с Таней наедине и соблазнить её.
В отличие от Тани, Маруся, девушка из-под Харькова и типичная хохлушка лет 25-ти, оказалась очень общительной, но в то же время вполне серьёзной и рассудительной. Моя «повелительница» Мария предупредила меня, что у Маруси есть постоянный кавалер из соседней деревни Шидэль, который по воскресеньям её навещает, или она ходит к нему.
Однажды Мария заметила, что с позволения Ядвиги я пью в коровнике молоко из ведра прямо из-под коровы. Мария пришла от этого в ужас, так как не могла представить, что молоко можно пить сырым и так много. Она грубо сделала замечание Ядвиге за «недопустимое самовольство». Хозяева считали нужным абсолютно всё надоенное молоко сдавать государству.
Во дворе кроме коров и волов содержались куры, гуси, а также телята, которых готовили к сдаче государству и частично для замены ставших старыми бурёнок. Основная часть обрата после переработки молока на местном маслозаводе скармливалась телятам. Всех животных кормили главным образом сеном, соломой и выкошенной на поле свежей викой со смесью овса и другой травой. Косцами бывали Ядвига, сама хозяйка и её отец Георг, на время бросавший свою портняжную работу или оставлявший её Саше Морозову. Коровам давали также картофель, кормовую свеклу и турнепс. Им же Ядвига с Мариной частенько привозили на тележке сорняки с картофельного поля.
На второй день моей работы в этом хозяйстве во двор робко зашла Дуся. Оказалось, она с Тамарой видела, как я с Марией проезжал мимо их домов. Я тут же приблизился к Дусе и протянул руку, чтобы с нею поздороваться. Но не тут-то было! Внезапно к нам подбежала Мария и вцепилась в девушку, требуя, чтобы та немедленно покинула двор. Дусе не оставалось ничего другого, как повиноваться девочке. Я лишь успел сказать Дусе, чтобы она не переживала и что всё между нами остаётся по-прежнему.
