В те же дни упоминавшийся пленный Прокоп, который завел переписку с Тамарой Фомичевой, нашёл где-то в городе книжку на русском языке, переведенную с французского, в которой с подробностями были описаны любовные сцены. Несколько раз после ужинов Прокоп читал эту книжку вслух, вызывая огромное внимание нашей молодежи и осуждение Андрея Дмитриевича Шныкина и других пожилых товарищей. Этим чтением особенно возмущался пленный с прозвищем Мытищинский. Он даже попытался вырвать эту книжку из рук Прокопа и порвать её, но не сумел.
Мытищинский был очень слабым физически и поэтому не мог, как другие, заниматься «организацией» дополнительного питания и особенно добывать курево, которое часто унизительно просил у товарищей. Никто не хотел брать его в свой «колхоз». Вскоре фельдфебель, не пожелав иметь в команде безынициативного пленного, отправил его из Цшорнау в какой-то другой лагерь.
Глава IV
Со второй декады июля мы работали на прессовке сена. Ничего нового в этом не было. Запомнилось только, как по дороге к хранилищу нас встречала пожилая чешка. Она открывала окно и, не опасаясь немцев, приветствовала нас словами: «Привет, товарищи!» и часто протягивала нам бутерброды, извиняясь, что не может дать больше. Мы не всегда брали её угощение, зная, что она отдаёт нам последнее, получаемое по продовольственным карточкам. Мы часто просто говорили ей: «Спасибо, спасибо!» Летом 1944 года мы стали смелее и, шагая по улице города, иногда громко пели советские военные маршевые песни, приводя в изумление местных жителей.
…Однажды в хранилище, где мы работали, молодой украинец привез огромный воз сена от какого-то немецкого крестьянина. Встретив Якоба и Шишкана, он поприветствовал их, вытянув вперед правую руку и произнеся: «Хайль Гитлер!» Но ни сорб, ни немец никак на это приветствие не прореагировали. Но наш молодой товарищ Ваня Трошков быстро подошёл к украинскому парню и с ходу дал ему несколько пощёчин, крича: «Ты, сволочь! Иуда! Предатель Родины! Знаешь ли ты, кому желаешь доброго здоровья? Теперь говори немцам “Да здравствует товарищ Сталин!” Мы едва успокоили Ваню, а его жертва, попросив прощения, обещала больше никогда не произносить такие слова. Он угостил нас табаком, получил от Якоба справку о сдаче сена и быстро уехал.
Из событий того лета мне запомнилось еще одно, довольно забавное. Рядом с нашим базовым помещением росли 12 раскидистых черешен, а на противоположной стороне находилась мастерская с вывеской «Изготовитель надгробных памятников», хозяину которой принадлежали те самые деревья. И вот этот хозяин договорился с нашими мастерами, чтобы пленные собрали всю черешню. Он дал нам несколько лестниц, по которым можно было взбираться на деревья. Хозяин разрешил нам есть черешни сколько угодно. Выполняя эту работу, некоторые буквально объелись черешней, так что одному сборщику ягод стало плохо. Но для меня в этот раз всё обошлось благополучно.
У нас в лагере в числе новых пленных был украинец Петр Шамота, обладавший прекрасным тенором. Оказалось, что на фронте он услышал и запомнил знаменитую песню «Бьется в тесной печурке огонь» (или «Землянка»). Однажды в выходной он так задушевно исполнил эту песню, что у многих из нас появились на глазах слёзы.
В хорошую погоду в выходные дни пленные во главе с Шамотой стали петь во дворе русские и украинские песни – лирические и маршевые. Их приходили слушать местные жители и особенно работавшие в округе советские граждане и поляки, даже часовые выходили из караульного помещения послушать эти песни. Только фельдфебель Хебештрайт не показывался на этих концертах. Ему очень не нравилось, что во время таких «представлений» пленные общались со своими земляками. Больше всего он не любил, когда приходили Тамара, Дуся, Маруся, Таня и другие девушки из Цшорнау и из ближайших населенных пунктов. Фельдфебель видел, что девушки сильно возбуждают молодых пленных, а это мешает им нормально спать и работать на следующий день. В результате он вообще запретил заходить во двор гражданским лицам не немецкой национальности, поручив мне написать следующее объявление: «Внимание! Лагерь русских военнопленных. Всем цивильным русским персонам и полякам вход в этот двор строго воспрещен!» Однако этот текст мне не понравился. В нем, в частности, упоминались «русские военнопленные» и «русские цивильные персоны», а среди нас было также много нерусских, включая меня самого. Поэтому я написал по-русски так: «Внимание! Лагерь советских военнопленных. Всем гражданским лицам Советского Союза и полякам вход в этот двор строго воспрещен!» Потом я попросил поляка Федю Дубровского написать этот же текст по-польски латинскими буквами. В этот же день вернулся, демобилизовавшись из армии домой, к матери хозяйке Марии Шольце её сын Вальтер, потерявший на фронте три пальца на правой руке.
…Наступило 18 июля 1944 года – день моего рождения. Вечером я купил у Доры в буфете бочку безалкогольного пива и с помощью товарищей вкатил её вместе с насосом в казарму, где Лёша Маляр и Андрей Маркин опять добавили в пиво спирт-денатурат. И так я угостил во время ужина около 50 товарищей. Накануне очень боялся, что, как и в прошлые годы, на свой 23-й день рождения я окажусь больным. Но, слава Богу, этого не случилось.
А в следующий день я получил удивительный «сюрприз»: часовой Николай Билк вручил лично мне какую-то газету на четырех полосах, напечатанную еще летом 1943 года латинскими буквами. Но среди этих букв были и такие, над или под которыми находились кавычки, крючки или галочки. Название газеты, к сожалению, я забыл. Но, вероятнее всего, оно было «Tschawasch serschywe». Только с трудом прочитав сначала его, а дальше первые несколько строк текста пониже из-за написания их непривычными латинскими и другими буквами, сообразил, что эта газета опубликована на… родном мне чувашском языке. В переводе на русский язык её название означает «Чувашский край», и оно фактически должно писаться дополненной для чувашей кириллицей «Чаваш сершыве».
Итак, немецкие высшие пропагандисты «додумались» летом 1944 года уже до того, что издали специальную газету даже для такого относительно малочисленного российского народа – чувашей, которую и прислали мне, определив по картотеке военнопленных место моего пребывания. И, наверное, её получили и многие другие мои пленные соплеменники.
Газету специально напечатали не на принятом почти 75 лет назад алфавите И. Я. Яковлева на основе русского – кириллицы. И, оказалось, это сделали по предложению чувашских военнопленных И. Н. Скобелева, А. П. Кадеева, В. С. Изосимова, П. Т. Трофимова и некоторых других. К ним позже присоединился Ф. Д. Паймук (Блинов), который в 1944 году стал выпускать незнакомую общую для чувашей, мордвы, марийцев и удмуртов газету «За национальную свободу». Все перечисленные лица, вероятно, либо были сильно обижены советской властью, либо хотели активным сотрудничеством с немцами спасти или улучшить жизнь в плену. Они же, кроме Паймука, были авторами передовицы и всех антисоветских материалов в упомянутой газеты на чувашском языке.
Очень жалею, что не могу сказать, были ли в конце последней полосы газеты её полагающиеся выходные данные и фамилия редактора. Могло быть так, что я тогда по недомыслию не обратил на них внимания. Запомнил из газеты лишь то, что в ней сразу с первой полосы был напечатан большой отрывок из очень популярной в Чувашии до 1937 года этической и историко-революционной поэмы «Йерген (Фаворит)» одного из классиков чувашской литературы – поэта Шубоссини (Васильева Николая Васильевича), репрессированного и погибшего в 1942 году в заключении и позже реабилитированного.
