…28 апреля часов в 12 я отправился с тележкой и бидонами за водой и неожиданно заметил над башней ратуши белый флаг. Но почти сразу его сняли и раздались одиночные выстрелы и длинные автоматные очереди. Вечером от пришедших за ужином солдат я услышал, что несколько горожан опять попытались водрузить белый флаг над ратушей, чтобы дать знать русским, находившимся на аэродроме, о капитуляции. Однако эсэсовцы расстреляли зачинщиков.
В тот же день, после обеда, во дворе на груде наваленных бревен я увидел вместе с двумя конвоирами двух незнакомых мне военнопленных. Молодой был обут в ботинки с обмотками, а другой – пожилой – в желтые высокие немецкие сапоги. Я поздоровался с ними, а они спросили, чем я здесь занимаюсь. Мой ответ старший истолковал по-своему, сказав: «Значит, они нас не расстреляют». Однако почти сразу обоим пришлось расстаться с этой мыслью, так как какой-то немецкий солдат набросился на пожилого пленного с кулаками за то, что он был обут в сапоги, которые якобы отнял у беззащитного немца. Начал обзывать этого пленного и всех русских грабителями и варварами. Один из конвоиров отогнал этого солдата.
Я хотел попросить поваров покормить этих пленных, но конвоиры их куда-то увели – возможно, на расстрел.
Вернувшись в тот вечер в тюрьму, я узнал, что почти все камеры в ней переполнены новыми арестованными – немцами и немками, причем женщин поместили даже по 10 человек в камере, рассчитанной на одного. Среди заключенных оказалась и моя «зазноба» Галя. Я справился у Тамары и Дуси о причине ее ареста. Они сказали, что Галя попалась на краже у подруги какой-то ценной вещи. Между ними произошла драка, и виновницу привели в тюрьму. Вскоре, однако, Галю выпустили.
В воскресенье 29 апреля у меня произошла одна удивительная встреча. После обеда, когда я остался один на кухне, в дверях возникла очень знакомая фигура. Это оказался мой бывший охранник Вилли Нииндорф. Он робко поздоровался со мной и попросил разрешения войти. Я пригласил его к столу и спросил, не желает ли он съесть тарелку супа, оставленного поварами. Вилли с радостью согласился, сказав, что уже давно ничего не ел.
Вилли рассказал мне, что на рассвете на колонну наших пленных наткнулась группа наших кавалеристов. Заметив их, Вилли и фельдфебель Хебештрайт с Эрикой, шедшие сзади, моментально юркнули в кусты – пробежали метров 100 и залегли. А в это время пленные и кавалеристы начали шумное братание. Затем кавалеристы столкнули с повозки коляску со священником, а конвоиров Рахеля и Хёхта приказали расстрелять, вручив винтовку Саше Зинченко. Саша, не сказав ни слова в защиту этих добрых конвоиров, лишил их жизни. После этого колонна продолжила движение в прежнем направлении, но в сопровождении нескольких кавалеристов.
Через некоторое время, выйдя из леса, но не рискнув забрать с собой священника и сопровождавших его женщин, Вилли, фельдфебель и Эрика в течение двух суток осторожно добирались до Каменца, где остановились у знакомых фельдфебеля. А вчера Вилли встретился случайно с одним из наших мастеров, который и сообщил ему, где я нахожусь. Поэтому Вилли решил сегодня меня проведать. Вилли, рассказав о расстреле Рахеля и Хёхта, заметил, что я не стал бы убивать этих конвоиров. При этих словах Вилли я подумал, что именно так бы и поступил, а то меня самого могли прикончить или кавалеристы, или свои же товарищи. Мне посчастливилось, что я тогда убежал. На прощание Вилли заявил, что не имеет на меня никакой обиды за побег. Мы расстались, пожелав друг другу счастья.
А на другой день, направляясь с одной из девушек за картофелем, я увидел около гостиницы фельдфебеля Хебештрайта. Меня удивило, почему он не пришел ко мне на кухню. Я подумал, не намеревается ли он застрелить меня за побег и за гибель Рахеля и Хёхта. Поэтому решил не встречаться с фельдфебелем и целый час прятался, дожидаясь его ухода. Больше я фельдфебеля не встречал.
О том, что произошло с фельдфебелем дальше, мне рассказал через много лет Толя Гудовичев. В первой декаде мая он в Каменце на сборном пункте для бывших советских военнопленных случайно встретился с Лёшей Ковкуном. Там же находился молодой пленный, прибывший в лагерь в конце 1944 года. Однажды фельдфебель справедливо наказал его за большую провинность, но на следующий день, как обычно, послал на хорошую – «калымную» работу. Когда советские солдаты освободили пленных, этот парень увидел фельдфебеля на сборном пункте для немецких военнопленных и отомстил ему, отдубасив его палкой, заявив охране, что этот комендант лагеря издевался над ним.
Толя и Лёша, узнав о том, что фельдфебель оказался в трудном положении, побежали на сборный пункт выручать его. Они попросили охрану пропустить их к «одному пожилому и толстому немецкому офицеру, который хорошо относился к советским военнопленным, будучи комендантом лагеря». Они хотели похлопотать за него перед советским военным начальством. Но Толя и Леша забыли его фамилию, и охрана их не пропустила, так что они не смогли помочь Хебештрайту. Как дальше сложилась судьба фельдфебеля, мы так и не узнали.
Начиная именно с 30 апреля, к нам в тюрьму с продуктами и куревом приходили незнакомые немцы, просившие написать им справку, что они «хорошо относились к советским людям». Я написал такую справку от имени Саши Гуляченко его лечащему врачу, но он не захотел ее взять. Мы написали такую справку надзирателю, ходившему с Андреем Маркиным и Толей Шишовым за продуктами на канализационную станцию. Справки писали карандашом на листочках бумаги, которую приносили с собой немцы. К нам за справкой обратился также наш мастер Гелльрих, опекавший работы в каменном карьере. Он захотел получить еще две справки – для своей жены и дочери, чтобы «русские солдаты не могли их изнасиловать». Но я отказался, поскольку никогда не видел этих женщин, да и глупо было писать такую «охранную грамоту».
1 мая 1945 года запомнилось отличной погодой и началом бурного цветения сирени и плодовых деревьев и кустарников. В тот день к тюрьме пришли несколько немок, чтобы проведать своих арестованных родных и друзей. Вдруг одна молодая немка во дворе громко прокричала потрясающую новость: «Фюрер мертв, он пал в бою». Я, конечно, сразу передал это товарищам, которые сказали: «Жаль, что этого изверга не взяли живым». Позднее мы узнали, что он не пал в бою, а покончил с собой вместе с обручившейся с ним Евой Браун.
2 мая утром Матиас, как обычно, привел меня из тюрьмы на кухню, а потом он, старик Михель и еще один солдат завели во двор теленка и зарезали его, так что обед у нас был особенным – с мягким и очень вкусным мясом телёнка.
После обеда старший повар Рюдигер сообщил, что мы будем кормить городское начальство и поэтому надо подготовить самое лучшее из еды и питья и накрыть оба больших стола. Я посчитал, что меня, как военнопленного, к этой работе не привлекут, но ошибся. Рюдигер попросил меня принести небольшую бочку с каким-то спиртным, а также бутылки с вином и пивом. Когда я эту работу выполнил, а поварам было не до меня, мне очень захотелось узнать, что находится в бочке. Поэтому я взял на кухне стакан, поставил его под кран бочки, набрал полстакана густой красной жидкости и потихоньку начал её пробовать. Оказалось, это сладкое и очень крепкое спиртное, какого я еще ни разу не видел и не пил.
