Мою учёбу Миша начал с того, что… дал мне покурить приготовленную им самим махорку. Пока курили, Миша кратко объяснил мне устройство барана и порядок его использования.
После простых устных объяснений Миша приступил к практической учёбе, включив машину, а через несколько минут остановил её и отдал мне. Я едва удержал машину – так она была тяжела. Подумалось, что мне ни за что не удастся работать с такой машиной. Однако благодаря учителю я всё же довольно быстро привык и к тяжести машины, и к вибрации штанги. Через неделю я уже мог работать бурильщиком самостоятельно, справляясь с нормой.
В первый же день, когда я начал работать с Мишей, в шахте появилась девушка лет 22-х. Она показалась мне очень красивой своими белым, еще не покрытым угольной пылью лицом и голубыми глазами. Особенно поразил меня её звонкий веселый голос. Еще издалека она громко и с прибаутками поздоровалась с Мишей, а потом подала руку и мне, представившись Ангелиной или просто Гелей. Говорила она, как и Миша, перемешивая украинские и русские слова. Геля была любимицей, наверное, всего мужского коллектива шахты. Жила она в соседней деревне Матвеевка. Трудилась Геля в шахте запальщицей и занималась взрыванием в забоях бурок.
…К 24 часам пришла ночная смена, а мы пошли вверх по наклонному стволу. Так как его длина превышала 100 метров, этот путь был тяжелым. Но наши бойкие девушки проделали его очень легко – усевшись на нагруженные углем вагонетки, чем явно нарушили технику безопасности. Эти девушки в перерывах часто распевали украинские и русские песни, в том числе хулиганистые.
Выйдя из шахты, мы направились в баню. Через щели между досками, отделявшими мужское и женское отделение, мы не только видели друг друга, но даже могли пройти друг к другу. Сквозь пар, заполнивший всё пространство отделений, мы заметили Галю, пригласившую мужчин присоединиться к ним, «чтобы потереть друг другу спины». Услышав это, наш будущий крепильщик Василий Яхин тут же проник к Гале и обнял её. Но та быстро вырвалась из его объятий, схватила полупустой таз и… ударила им Василия по голове. С обеих сторон раздался громкий хохот, и мужчины сразу поняли, что девушки не позволят им «давать волю рукам». Василию ничего другого не оставалось, как извиниться перед Галей и, уложив ее на скамейку, своими большими лапами потереть пару раз с мылом и мочалкой спину Гале. Помывшись, я постирал нижнее бельё и, крепко отжав его, надел снова на себя.
После первого дня работы мы проснулись лишь часам к 9-ти. Надо было идти в буфет позавтракать. Однако я и Иван Утюк решили в первую очередь написать письма родным. Выйдя из почты, мы увидели женщин, торгующих молоком и кукурузной крупой. Такую крупу я увидел впервые в жизни, а украинец Иван сказал, что в детстве часто ел кашу, сваренную из неё. Поэтому мы решили купить эту крупу, но у нас не было тары. Поэтому мы снова забежали на почту и выпросили там две старые газеты. Купили и молока. Каша получилась очень вкусной. В первое время многие из нас тайком ходили на колхозное поле, чтобы украсть там картофель, пока его не убрали. Позже картофель приходилось покупать на рынке или у местных жителей. Покупали также початки кукурузы, лук, морковь и чуть ли не каждый день молоко. В шахтном буфете приобретали главным образом хлеб по своим, якобы хранящимся там нашим продовольственным карточкам, которых мы никогда не видели, и получали бесплатно положенный кусок сала. Нередко излишек хлеба мы меняли у местных жителей на другие продукты и на табак. Не могу еще не отметить, что ни разу за время своего проживания в посёлке мне не пришлось сесть хотя бы одно яблоко, не видел я и белого хлеба, сливочного масла, сыра и колбасы. Крайне редко в магазине появлялись печенье, пряники и даже самые простые конфеты. Но главная проблема заключалась в том, что приближалась зима, а у меня и у большинства товарищей не было никакой верхней одежды.
Недели через две после того, как отправил письмо родным, адресуя его маме Пелагее Матвеевне, получил от неё и брата Геннадия ответ. Читая его, зарыдал, как ребёнок, и долго не мог остановиться. В письме мои родные выразили огромную радость в связи с тем, что я жив и здоров. А Геннадий по этому поводу заметил: «Росло нас в семье четыре брата, трое из них были на войне – на фронте, и все мы остались живы».
Далее в письме сообщалось: мама здорова и по-прежнему работает в деревне учительницей; Геннадий в конце августа демобилизовался из армии из-за тяжелого ранения и работает в райкоме ВКП(б), средний брат Виталий служит на Балтийском флоте; младший брат Анатолий во время войны работал в колхозе, окончил педагогический техникум, стал работать учителем, а единственная сестра Инесса продолжала учиться в средней школе.
Родные просили меня сообщить, в чем я нуждаюсь, и обещали быстро прислать одежду, сухари и чувашскую колбасу – шортан. Так у меня появилась надежда встретить зиму в теплой одежде.
Из Винницы получил ответное письмо также Иван Утюк. Но полученная им весть оказалась ужасной: пока он находился в плену, в его родном городе действовала подпольная группа сопротивления немецким оккупантам, и в ней активное участие принимала горячо любимая Иваном его молодая супруга. Но подпольщиков кто-то выдал, и жена Ивана была повешена. В письме сообщалось также, что оба родителя Ивана живы и отец собирается приехать к нему, но пока это невозможно.
Иван после получения письма долго плакал и часто рассказывал товарищам о погибшей жене. Поделился Иван своим горем и с начальницей смены Ганной, очень хорошей и порядочной девушкой. Вероятно, из-за сочувствия горю своего подопечного, а также из-за того, что Иван внешне был хорош и стало точно известно, что он холост, Ганна «заимела на него виды». Они начали часто встречаться, вместе готовить еду и совместно питаться в общежитии.
Между тем с этого времени Иван заметно изменил своё отношение ко мне. Однажды я не обнаружил в своей тумбочке учебника немецкого языка и «Декамерона», а Иван раздраженно сказал: «Зачем они тебе теперь, ведь ты больше не в Германии и нечего сейчас заниматься немецкой писаниной! Забрали мы книги по моему предложению и разделили на части, чтобы использовать для курения. Оставили и тебе долю». С огромным усилием воли я сдержал себя и сказал: «Наверное, ты прав, Иван!»
Все товарищи расходовали деньги только на питание, которое в основном организовывали себе в общежитии, и на курево – в основном махорку. Главной пищей служил черный хлеб, приобретаемый ежедневно в буфете шахты. Пока почти никто у нас не употреблял спиртные напитки.
В выходные дни и в рабочие дни вечерами после ужина многие из нас выходили погулять и побеседовать с местными жителями, в основном с женщинами. Почти все они были вдовами, у которых мужья или умерли еще молодыми от силикоза, или погибли в шахте от несчастного случая, или сложили головы на фронте. Жили они на жалкие пенсии и пособия от государства и на продукты со своих огородов и крошечных земельных участков.
Были в поселке и девушки, вернувшиеся из Германии и не желавшие устраиваться на грязную работу на шахте, а другой работы для них не было. Особенно сложно было получить место в магазине.
Однажды, выйдя из общежития, я увидел на скамейке хорошо одетую девушку, рядом с которой стояли два молодых человека. Девушка мне сразу понравилась, и я нарочно прошёл мимо всей компании как можно ближе, сказав «Доброе утро!», и услышал в ответ те же слова от девушки. Было ясно, что и она обратила на меня внимание. Я сходил на почту, а когда возвращался, опять встретился с этой же девушкой у колодца, где она набирала воду. Мне не оставалось ничего другого, как помочь девушке, взяв у нее полное ведро.
