Глава IV
Наступил Новый, 1946 год. 31 декабря прошло буднично – никаких ёлок, застолий и поздравлений друг другу. Мне и двум соседям по комнате пришлось поспать и 1 января успеть на работу к 8 часам. Работы в январе проходили как обычно. В январе неожиданно пришло с родины теплое письмо от Ани Сабаевой, учившейся со мной в средней школе в селе Батырево и в 1941 году окончившей в Москве университет (МГУ).
Вечером 21 января, отработав дневную смену, помывшись и переодевшись в бане, перекусив в буфете, я решил сбегать в домик Емельяновых под предлогом отдать им лишний хлеб и заодно пообщаться с Ольгой. Их домик был разделен посередине на две комнаты, не имевшие дверей, вместо которых была занавеска.
Когда я зашёл, Ольга сидела за столом и при свете электрической лампочки что-то шила, время от времени подкладывая уголь в печку, на которой в большом чайнике кипятилась вода. Мы были одни. Я уселся на табуретке рядом с Ольгой, и наступило молчание. Вдруг она спросила: «А знаешь ли ты, что все женщины вокруг говорят, что мы с тобой уже давно… живём»? Я не сразу понял, что означает последнее слово. Потом сообразил и ответил: «Раз так, так пусть они будут правы!» И Ольга, встав из-за стола, тут же погасила лампочку. Меня поразило, что Ольга явно имела сексуальный опыт. Оказалось, что она приехала из Германии на грузовике с шофёром, находясь у него на положении жены. Когда в дом возвратились родственники, Ольга сообщила матери о нашем намерении быть вместе. Та, конечно, одобрила наше решение.
Придя на следующий день с работы в общежитие, я увидел, что мои койка и тумбочка пусты, нет также сумки с вещами и вообще ничего из моих вещей. Юров сообщил, что их вместе с братьями унесла Ольга. Признаться, это сообщение Юрова меня огорошило – я не ожидал, что всё случится так быстро. Пришлось отправиться в домик к Емельяновым. Они встретили меня радостно и сразу посадили за стол. На ужин был очень вкусный борщ и второе с мясом и горячей картошкой вместе со стаканом самогона. Самогон одновременно выпили и Ольга с матерью, пожелавшей нам счастья. Этот ужин, по-видимому, был для меня и Ольги нечто вроде нашей свадьбы. Отныне я стал звать мать Ольги мамой.
Ольга объяснила мне, что питаться я буду теперь дома, и для этого приносить положенные мне хлеб, сало, сахар и другие продукты. Зарабатываемых мною денег должно хватить на двоих, да еще что-то может оставаться. Из этого остатка сможем оплачивать своё проживание в домике матери Ольги, пока не найдем себе другое место. Но мы не пытались его искать, а деньги, которые Ольга платила за наше проживание, мать вполне устраивали.
Теперь мои бытовые условия значительно улучшились – главное, не было больше забот о питании и стирках. Спал на мягкой кровати с чистым бельём и милой молодой женщиной, доставлявшей мне каждый раз перед сном особое удовольствие, хотя ночами этому часто мешало присутствие её сестры, спавшей на своей кровати против нас.
В январе я заработал больше всего денег – около 2300 рублей, и все их отдал Ольге. Однако с февраля моя привычная работа внезапно прервалась – меня назначили подменным бурильщиком. Отныне я должен был работать во всех трех сменах и на обоих участках шахты, подменяя шесть основных бурильщиков в их выходные дни. Получилось так, что я спускался в шахту в два дня, а после этой смены оставался еще работать в вечернюю и еще через два – в ночную. И, таким образом, свободными у меня бывали только 8 часов между тремя сменами. Подменной запальщицей со мной была Геля. Кроме того, ко мне прикрепили молоденького ученика из местных жителей, за которого мне тоже платили небольшие деньги. Ученика я использовал дополнительно для обеспечения нас качественным режущим инструментом, поручив перед работой заходить к слесарям. Работа подменным шахтером позволила мне чаще бывать с Ольгой в дневное время, когда мы в домике оставались одни, чему бывали очень рады.
В феврале я работал наиболее интенсивно, и следствием этого явилось то, что у меня страшно распухло колено. Пришлось пойти в медсанчасть посёлка. Врач сказал, что это бурсит и что излечиться от него можно только длительным покоем и теплыми повязками. Поэтому врач освободила меня от работы, выписав больничный лист сначала на одну неделю, а потом продлевала его еще.
Чтобы получить деньги по больничному, пришлось вступить в профсоюз. Все первичные профсоюзные организации много занимались тогда социалистическим соревнованием работников. Соревновались шахта с шахтой, участок с участком, смена со сменой и даже шахтер с шахтером. Нас заставляли принимать и выполнять «социалистические обязательства», что фактически требовалось только для отчета перед партийным руководством. Мне на шахте, как подменному шахтеру, соревноваться почти ни с кем не пришлось.
Пока из-за болезни меня не было на работе, на обоих участках шахты произошло по одному несчастному случаю: в результате обрушения кровли погибли и сильно поранились несколько крепильщиков, навальщиков и бутчиков, в основном из незнакомых мне бывших военнопленных. Погибших, даже не обмыв их тела, и в отсутствии родных, тихо похоронили в рабочей одежде на кладбище посёлка.
В этом же месяце я написал письма нескольким товарищам по германскому плену. Первым ответил донской казак Саша Гуляченко, проживавший совсем недалеко от нашего посёлка. А к письму была приложена записка его 20-летней сестры, которая написала, что брат очень много рассказывал ей обо мне и о том, какой я «хороший парень». Она благодарила меня за брата и просила разрешения самостоятельно приехать ко мне, чтобы привезти для меня продукты питания и познакомиться со мной.
Письмо без меня прочитала Ольга, и ей очень не понравилась приложенная записка. Когда на следующий день я собрался сходить на почту, чтобы написать и отправить Саше письмо, Ольга вдруг задержала меня и сказала, что она и Нюся уже ответили Сашиной сестре, сообщив ей, чтобы она не имела на меня виды, так как я женат и жена беременна. Поступок Ольги сильно возмутил меня, но делать было нечего, и мне пришлось прекратить переписку с другом.
В апреле не успел я поработать и неделю, как моё колено снова угрожающе распухло, и мне пришлось опять «сесть на бюллетень». Врач почему-то подумала, что я каким-то образом сам вызываю опухоль на колене. Настроение мое от этого резко ухудшилось. От отчаяния я решил написать в Министерство черной металлургии (МЧМ) СССР на имя министра И. Ф. Тевосяна письмо с запросом, могу ли я быть восстановленным как студент в Московском институте стали. Через день я отправил другое аналогичное письмо – в институт, приложив к нему зачётную книжку и две фотографии. В тот же день в шахткоме я получил сообщение, что, как и всем новым шахтёрам, мне предоставляется участок земли площадью, кажется, 8 соток. Эта новость очень обрадовала Ольгу, и особенно её мать, так как семья приобретала даром еще один источник существования. И в следующий теплый и солнечный день мы отправились с лопатами на поле, где нам выделили земельный участок с хорошей почвой, не нуждавшейся в удобрениях. В это же время руководство шахтоуправления стало предоставлять участки земли для строительства жилья.
15 апреля, когда срок моего больничного листа закончился, а колено по-прежнему оставалось сильно опухшим, я снова обратился к тому же врачу. Но на этот раз она отказалась продлить бюллетень и даже не посоветовала мне, как лечиться, обозвав меня «членовредителем» и «симулянтом». Ничего другого не оставалось, как продолжить работу до самого увольнения из шахты в конце июля 1946 года. Хорошо еще, что колено почти не мешало мне при ходьбе, а при работе я старался его беречь.
