Старший лейтенант Чернявский, закончив краткую напутственную речь, неожиданно для нас отдал приказ подвергнуть всех будущих фронтовиков обыску и изъять «лишние и принадлежащие полку» вещи. Нас заставили положить на снег вещевые мешки и расстегнуть шинели. Мне пришлось снять надетый под гимнастерку шерстяной свитер, полученный под Новый год как «подарок воину» от гражданского населения, а также выложить из вещевого мешка другой подарок – пару черных шерстяных носков. Отобрали и пилотку, с которой я не расставался с трудового фронта. Но самым ужасным для меня оказалось то, что забрали мой дневник, мотивируя это тем, что он может попасть «в руки врага» и выдать «важные секреты». При этом всем присутствовавшим категорически запретили впредь вести дневники.
Я попытался возразить против конфискации свитера и носков, но стоявший рядом со мной Вася Трещатов толкнул меня в бок и тихо сказал: «Юр, не спорь, это бесполезно: они ведь хотят “загнать” эти вещи за деньги и пропить их». И я не стал дальше спорить с Чернявским.
Хорошо, что с меня не сняли надетые под тонкое военное полугалифе гражданские брюки, оставшиеся от студенческого костюма.
После обыска, построившись в колонну, мы двинулись к проходной завода мимо цеха и увидели у его дверей знакомые лица провожавших нас работниц, среди которых мелькнуло и лицо Маруси.
Так я покинул Горький, подумав, что никогда уже в него не вернусь. Но судьба распорядилась иначе.
Глава IX
Миновав село Решетиху, батарея пошла строем по узкой дороге в глубь леса. Километра через полтора мы оказались в небольшом военном городке, по существу представлявшем собой несколько больших и десяток маленьких, но относительно благоустроенных землянок-бункеров, предназначенных только для лиц командного состава (по-нынешнему – офицеров). На окраине городка в полуземлянке находилась небольшая кухня, к ней примыкали склады продуктов и различного инвентаря (лопат, пил, топоров и пр.). Возле землянок имелись приспособления для занятия спортом и стенды для военных занятий.
Рядовых бойцов и младших командиров поселили повзводно по 15–18 человек в больших землянках. Нары там были одноярусными, но из тонких бревен с неснятой корою. Постелей нам не полагалось, и спать приходилось на одном краю шинели, укрываясь другим её краем.
В землянке топили «буржуйку», но дрова, заготовленные в здешнем лесу и плохо высушенные, едва горели. Кроме того, временами приходилось проветривать землянку, чтобы ликвидировать смрад от сушившихся портянок и ботинок. У двери землянки находилась стойка-пирамида для винтовок, с которыми бойцы несли караул.
Комиссар сообщил нам номер почтового ящика (полевой почты) батареи и огорчил нас сообщением, что до отъезда на фронт питание мы будем получать по третьей категории снабжения, т. е. как тыловики.
В первый же день написал два письма в Горький – одно Марусе, а другое – сержанту Игумнову по адресу полка. При этом я совершил величайшую по тем военным временам глупость: решил, что письмо дойдет быстрее, если к номеру почтового ящика добавить слово «Соловей» – кодовое название взвода. Но командованию полка я причинил этим большую неприятность, и меня только потому не подвергли серьезному наказанию, что в те дни у полка как раз наступал срок изменения кодовых названий.
В первое время пребывания в лагере мы занимались военной учёбой. Иногда нас посылали на помощь работницам столовой. Я побывал тогда на местной сетевязальной фабрике, где меня заинтересовали крутильные, свивальные и прядильные машины, вязальные, плетельные и ткацкие станки. Тогда я не мог и подумать, что после войны подобное оборудование станет объектом моего инженерного труда…
7 марта нас пригласили в клуб фабрики, где комиссар Воробьев рассказал нам о наступающем Международном женском дне 8 марта. Местные школьники дали небольшое представление на патриотическую тему. Наши бойцы с удовольствием пообщались с молодыми фабричными работницами.
7 марта почти ко всем командирам батареи и взводов, к комиссару, медикам и старшине Ермакову из Горького приехали погостить их жены, невесты, знакомые. Среди них оказались две молодые поварихи, работавшие в столовой литейного цеха. Естественно, все женщины приехали не с пустыми руками, и в эти «загульные» сутки начальству было не до нас, рядовых бойцов. После ужина наш второй подносчик снарядов – вездесущий Кусков – выпросил в столовой у сердобольной старой кладовщицы оцинкованное ведро с сырым картофелем. Это было наше праздничное угощение. Но когда, тщательно помыв клубни, мы повесили ведро над костром, оказалось, что у нас нет соли. Пришлось загасить костер и отправиться снова в посёлок, чтобы раздобыть соль.
В посёлке с громким лаем нас преследовали собаки, от которых пришлось отбиваться палкой и глыбами снега. Мы стучались во многие дома, но никто не хотел с нами разговаривать. Только в одной из квартир двухэтажного дома хозяева дали нам горсть соли, сказав, что нынче данный продукт является очень дефицитным и что нам дают они его нам только из-за уважения к нашей армии.
…Дальше, примерно до середины марта, все наши дни прошли без каких-либо особых событий, достойных упоминания. Мы не раз вспоминали свою службу в Горьком, где мы питались несравнимо лучше, чем в Решетихе, так как военный завод снабжался продуктами лучше, чем обычные предприятия, такие, как решетихинская фабрика. Кроме того, директор военного завода А. С. Елян организовывал поступление продуктов питания из окружающих сел и деревень. Улучшенное питание было предусмотрено не только для работавших на заводе, но и для военных, служивших на его территории.
В лагере под Решетихой мы стали приводить в порядок кухню, а в столовой фабрики взяли кастрюли, сковороды, ведра, ножи и другой инвентарь, получили там причитавшиеся продукты (в основном черный хлеб, картофель и другие овощи, вермишель и крупы, рыбу, немного мяса и свиного сала, подсолнечного и сливочного масла, сахарный песок, чай, соль). Всё это бойцы принесли в брезентовых плащ-палатках, повторив поход несколько раз. Со склада танковой бригады каждому бойцу и младшему командиру выдали двухлитровый металлический котелок, но без крышки, которую некоторые бойцы позже сделали сами, а также стеклянную флягу в защитном темно-зеленом матерчатом чехле, которую носили на поясном ремне.
Каждый получил несколько пачек махорки и бумагу для сворачивания самокруток. Но спичек нам не хватало, и пожилые курильщики использовали вместо них стальную пластинку (кресало) и камушек с наложенным на него «трутом» из сухого древесного гриба. Когда курильщик бил по краю камушка кресалом, искры попадали на трут, от чего тот загорался. Появившийся огонек курильщик раздувал и прикуривал. Бензиновые зажигалки в те времена были большой редкостью.
В середине марта я наконец получил письмо от Маруси. Она написала, что очень грустит по мне, но не может меня навестить, так как посменная работа этого не позволяет. Я сразу же ответил Марусе, пообещав, что и впредь буду писать ей, если со мной всё будет в порядке. Но получилось так, что больше я ни одного письма к Марусе не написал. И это, вероятно, дало ей повод подумать, что меня уже нет в живых, тем более что погибла вся зенитная батарея хорошо знакомого ей лейтенанта Шкеть, в составе которой я прежде находился. И если Маруся действительно ушла на фронт, то не для того ли, чтобы отомстить немцам за меня? Так, например, хотела поступить сестра моего одноклассника и однополчанина Миши Волкова, когда получила весть о его гибели. Может быть, именно я косвенно виноват в том, что Маруся больше не появилась в общежитии. А может быть, с Марусей всё получилось не так, и она просто нашла счастье с другим мужчиной? Дай-то Бог!..
