Через 2,5 часа после первого налета, наверное, те же самые самолеты повторили свои атаки и опять натворили много бед. До наступления темноты они налетали на село еще два раза и с такими же ужасными последствиями. Трижды они улетали от нас безнаказанно. Как же мы тогда проклинали их, а особенно – командование наших войск, не пославшее против вражеской авиации хотя бы пару истребителей! И невольно возникал вопрос, есть ли у нас вообще какая-нибудь авиация?
Если главными условиями успеха в той войне, в которой мы тогда участвовали, были в первую очередь количество задействованных самолетов, умение организовывать операции на основе данных хорошо поставленной службы разведки и полной укомплектованности всех подразделений основными техническими средствами и снабжение войск в достаточном количестве боеприпасами, за прошедшие дни мы все стали свидетелями явного отставания наших вооруженных сил от германских по всем указанным параметрам. Поэтому тогда у меня, как и у многих моих товарищей, появилось большое сомнение в возможности нашей победы в этой войне. Однако никто ни с кем, даже с самым-самым близким другом, не мог поделиться этой мыслью: все боялись друг друга, не имея уверенности, что его не выдадут карающим органам и не накажут посылкой в штрафной батальон или даже расстрелом за «создание или распространение паники».
Немало сомневавшихся появилось среди военнослужащих-украинцев, находившихся тогда у порога своей малой родины. В нашей батарее украинцев было несколько больше, чем русских. Это объяснялось тем, что личный состав 199-й отдельной танковой бригады, куда входила и зенитная батарея, а также ряда других войсковых соединений, был специально подобран так, чтобы в них в основном находились украинцы, которым предстояло освобождать оккупированную Украину. Но среди них встречались и такие, которые желали победы немцам, чтобы благодаря им обрести для своей «Вiтчизни незалежнiсть», т. е. независимость.
…При втором налёте вражеская авиация набросала массу листовок, но их унесло ветром в противоположную от нас сторону. Когда наступило обеденное время, лейтенант Кирпичёв спросил, есть ли желающие сходить на полевую кухню за обедом для первого огневого взвода. Вызвались пойти я и вечно всем недовольный и всегда голодный Кусков. По дороге мы наткнулись на множество трупов военнослужащих. Некоторые трупы пролежали на земле свыше суток и успели вздуться из-за жары. Над ними роились мухи, в основном зеленые. Я нечаянно наступил на оторванную ногу с остатками брюк.
Поближе к кухням мы увидели белевшие на зеленой траве немецкие листовки. Пару этих листовок мы подобрали и прочитали. В них, обращенных к бойцам и командирам Красной армии, было напечатано, что наше положение безнадежное – мы в «мешке», т. е. в полном окружении немецких войск, и путь к отступлению закрыт. Нам предлагалось: «перебить жидов-комиссаров и сдаться в плен частям доблестной Германской армии, которая гарантирует всем жизнь и достойное обращение, включая также достаточное для жизни питание». Особо отмечалось, что данная листовка служит пропуском для перехода через линию фронта к немцам.
Я хотел было взять листовку с собой, чтобы передать ее командиру взвода Кирпичёву и комиссару батареи Воробьеву, поскольку они ко мне всегда хорошо относились и я не боялся каких-либо неприятностей с их стороны. Но все же я отказался от этого намерения.
Мы подошли к кухне, предназначенной для обслуживания зенитной батареи, и назвали поварам взвод, от которого прибыли. И первое и второе блюда, как и вчера, содержали много конины. Кусков попросил раздатчика дать ему поесть что-либо дополнительно прямо на кухне. Тот налил Кускову в какой-то котелок густой суп, который мой напарник быстро съел, а я от предложенного угощения отказался. Затем мы с Кусковым выкурили по цигарке и поплелись назад. Во время наших остановок Кусков открывал крышку кастрюли и вытаскивал из компота по несколько крупных сладких ягод, а стыдил его за это, говоря: «Ведь ты объедаешь товарищей! Как тебе не стыдно!» Но он вовсе не желал меня слушать.
Нам осталось идти совсем немного до конечного пункта, как в третий раз за этот день заревели и завыли немецкие штурмовики. Они летели совсем низко и как раз над речкой. Я успел поставить ведра на землю и юркнул с крутого обрыва и спрятался под ним. Один из самолетов полоснул оба берега пулеметными очередями и улетел в сторону полевых кухонь. Когда я покинул свое убежище, я ужаснулся увиденному: Кусков лежал, прошитый пулей в голову, кровь хлестала из его раны, а кастрюля с компотом стояла рядом и из неё через пробоины вытекали струйки коричневатой жидкости. Мне стало не по себе оттого, что совсем недавно я упрекал товарища за его, как мне теперь казалось, незначительный проступок, а Бог почему-то слишком жестоко наказал за это провинившегося.
Я снял со спины Кускова окровавленный вещевой мешок с хлебом, нацепил его на себя и прибыл в расположение своего взвода с двумя полными и еще теплыми ведрами в руках. Наши бойцы уже успели «очухаться» от налета и с большим нетерпением ожидали обеда. Все удивились, что я появился один. С трудом удерживая слезы, я доложил Кирпичёву, что Кусков погиб и теперь лежит у речки вместе с пробитой пулями кастрюлей для компота.
Все затихли, и обед прошел в полном молчании, а потом мы занялись похоронами Кускова. Его вещевой мешок с кисетом с махоркой и бумагой, а также с ценным для курящих кресалом, вместе с другими вещами отдали его землякам. Противогаз, винтовку и часть патронов покойного отнесли на наш грузовик, водить который теперь назначили вместо покойного М. Д. Журавлева молодого шофера Загуменнова, чью машину накануне уничтожило бомбой.
Вечер, как всегда, закончился налетом немецкой авиации. На этот раз стрельба по самолетам дала нам желанное удовлетворение: один из бомбардировщиков, совершавших ковровую, т. е. сплошную без выбора конкретной цели, бомбардировку, загорелся и улетел на запад, но его падения мы, однако, не увидели.
Во время налета ко мне в окоп прыгнул взволнованный лейтенант Кирпичёв. Он только что узнал очень плохую новость: наши войска почти полностью окружены, и надо было сделать всё возможное, чтобы не оказаться в котле, т. е. успеть отступить до того, как кольцо замкнется.
Что касается меня лично, то я решил полагаться на предначертанную мне свыше судьбу и поступать по принципу: «Куда кривая выведет». Если же попаду к немцам в плен, то кончать жизнь самоубийством, как всем велено сверху, наверное, не буду. Этими размышлениями я поделился с командиром совершенно открыто. За эти слова командир мог расстрелять меня собственноручно в соответствии с имевшимся у него правом, однако он только заметил, что немцы большинство пленных расстреливают: «Тебе же все равно придется погибнуть». Я возразил: «Всех не перестреляешь! Не думаю, что при Гитлере немцы стали совсем уж зверями».
Пользуясь случаем, что мы с командиром были наедине, я решил выяснить, как мне поступить в связи с подменой моей винтовки. «Нашел, о чем тужить, – ответил Кирпичёв, – воюй с подмененной или выбери любую оставшуюся от погибших ребят. Можешь взять даже карабин. А при проверках говори, что я разрешил». Я успокоился, однако решил, что останусь с той же винтовкой, которая имелась у меня. Подумал: «Это судьба, а против судьбы не стоит идти».
