Шофер оказался общительным и веселым человеком. Едва мы выехали из деревни, он сразу же вытащил из-под сиденья большую банку и налил мне из нее какую-то пенистую желтовато-темную жидкость. Я сумел сделать лишь несколько глотков, – питье мне не понравилось. Шофер удивился: «Почему ты не пьешь?» Пришлось признаться шоферу, что я болен, поэтому и не могу пить пиво. И его вылили из котелка на землю.
Когда солнце стало садиться, полевая кухня вернулась на место, и младший повар, теперь уже как мой конвоир, отвел меня с автоматом к тому большому деревянному дому, возле которого я побывал утром.
Туда постепенно собрались и другие военнопленные; когда на улице почти стемнело, двое часовых, охранявших дом, привели нас к хлеву. Там, положив под головы вещевые мешки, мы улеглись на полу, застеленном соломой. Часовые плотно закрыли дверь снаружи. Едва мы заснули, как к нам присоединились еще человек 10. Через некоторое время один из наших новых солдат то ли испуганно, то ли возмущенно закричал по-немецки. Кто-то зажег карманный электрический фонарик, и только тогда стало ясно, что в одном помещении улеглись спать и русские военнопленные, и немецкие солдаты. По-видимому, их никто не предупредил, что в хлеве находятся пленные. Поднялся скандал, вызывали часовых. Часовые немедленно прибежали, но обвинили в случившемся солдат, которые заявились в хлев без разрешения начальства. Кончилось дело тем, что всех пленных выгнали из хлева, и двое конвоиров с автоматами, построив нас в колонну, погнали куда-то по деревне.
Мы долго шли, спотыкаясь о кочки. Кто-то не выдержал и громко сказал: «А не расстреливать ли нас ведут? Может, нам лучше разбежаться?» Никто ему не ответил, а один из конвоиров громко потребовал: «Тихо!» Но тут деревня кончилась, мы перешли по мостику ручей, заросший по берегам высокими ракитами, вступили на поле и… наткнулись на людей, спящих на голой земле. Их было великое множество. Оказалось, что это тоже наши пленные. Конвоиры сдали нас часовым.
Проснулся из-за того, что, как и прошлым утром, кто-то толкнул меня по спине и крикнул несколько раз: «Jurij, Aufstehen» («Юрий, вставай!»). Открыл глаза и очень удивился: передо мной стоял знакомый повар. Я проработал снова на кухне весь день, а вечером опять оказался в группе военнопленных. Вдруг к нам подъехал грузовик с закрытым кузовом, и два немецких солдата стали выбрасывать из него заплесневелые буханки белого хлеба, головки сыра с большими пятнами и другие испортившиеся продукты. Пленные кинулись собирать эти продукты и класть их в вещевой мешок. Я с недоумением смотрел на эту картину. И тут один пожилой пленный крикнул: «Что же ты стоишь! А что будешь есть завтра?» Только тут я сообразил, что и мне надо было что-либо взять. Но оказалось уже поздно – всё расхватали. Хорошо, что у меня были свежие продукты, которые мне дали на дорогу повара. Нам предстояло ночевать на этом же поле.
Я расположился рядом с двумя пленными, одетыми в новенькие шинели. Они оказались музыкантами из военного духового оркестра. Один из них планировал устроиться в Австрии, где у него был родственник – брат отца. Моё соседство обоим музыкантам почему-то не понравилось, и они попросили меня уйти, сказав, что это место занято ими для товарища, который должен скоро прийти.
Отойдя от музыкантов, среди множества людей на поле я усмотрел пожилого, аккуратно одетого интеллигентного на вид рядового бойца. Я подошел к нему и, попросив на этот раз разрешения, уселся по соседству. По простоте души я сообщил собеседнику, кем был раньше, как попал немцам в плен и что работал у них два дня на полевой кухне. Мы договорились дальше держаться друг друга. Узнав, что я страдаю малярией, он дал мне из своего вещевого мешка щепотку хинина, который я тут же принял. На ночь я положил свой вещевой мешок под голову, а сосед пропустил одну руку через лямку. В результате, когда рано утром я проснулся, моего вещевого мешка под головой со всем его содержимым не оказалось – кто-то его стащил.
Он пытался утешить меня, поделившись со мной своим завтраком – кусочком хлеба и глотком воды из фляги.
Глава II
Скоро часовые с громкой стрельбой в воздух, с криками по-немецки «Подъём!» и «Строиться!», а также ударами автоматов и прикладами винтовок заставили пленных построиться в колонну по пять человек в ряду который по пути практически исчез – шли все толпой. Немецкий переводчик громко объявил, что тех, кто попытается бежать или будет отставать, расстреляют на месте.
С двух сторон колонну охраняли преимущественно молодые и пышущие здоровьем конвоиры, вооруженные автоматами. Шли конвоиры на расстоянии 30–50 метров друг от друга по обочине дороги или по краю поля. При некоторых конвоирах находились на поводке очень злые овчарки.
…Двигались мы главным образом в обход населенных пунктов. Местные жители, женщины, старики и дети, встречали нас на дороге и с жалостью смотрели на нас, а некоторые искали своих родных и знакомых. Но конвоиры не давали жителям приближаться к колонне, отгоняли их прикладами и стрельбой в воздух.
Перед некоторыми населенными пунктами немцы уже установили на столбах большие щиты с названиями этих пунктов, написанными крупными латинскими буквами.
…Примерно через 10 километров пути колонну вдруг остановили, и вышедшие навстречу немецкие военные вместе стали внимательно осматривать лица всех пленных. В результате из колонны вывели более 20 человек, напоминавших по внешности евреев. Среди них оказался и мой новый друг, с которым я шагал рядом. Некоторые из этих пленных пытались доказать, что они – не евреи. Тогда их заставили спустить штаны и показать половой член – не обрезан ли он. У пятерых с этим оказалось всё в порядке, и их вернули обратно в колонну, а остальных, включая моего соседа, забрали с собой в село.
В дальнейшем в больших лагерях немцы проводили более обстоятельную проверку всех подозрительных на принадлежность к евреям или цыганам. Переводчик выяснял, не говорит ли пленный картавя или с еврейским акцентом, требуя произносить очень быстро, например, фразу: «На горе Арарат растет крупный виноград». Случалось, что подозреваемый заявлял, что он армянин, грузин, азербайджанец и т. д. Тогда проверяющие подзывали своего человека названной национальности и он вступал в разговор с проверяемым лицом. И если пленный его не понимал, то считали, что он еврей или цыган.
Шедшие со мной товарищи хотели узнать, когда же нам дадут что-нибудь поесть. Я решил спросить об этом по-немецки у ближайшего ко мне молодого и очень здорового конвоира. Он не стал меня слушать и ударил кулаком по голове так, что я упал и лишь с большим трудом встал снова на ноги.
В какой-то деревне мы увидели на околице группу плачущих женщин. На траве лежал мертвый молодой старшина в гимнастерке с четырьмя темно-красными блестящими треугольниками на красных петлицах. Трое женщин рыли могилу. Кто-то из пленных сумел узнать, что этот старшина скрывался у местных жителей, но утром он был обнаружен немцами, отстреливался и покончил собой, выстрелив себе в сердце.
Внезапно погода стала портиться. Появились черные тучи, и солнце скрылось за ними. Начал моросить мелкий дождик. В это время мы переходили небольшой ручеек. И как раз на этом месте колонну начала обгонять грузовая машина. Но обгон не получился – машина застряла всеми четырьмя колесами. Попытки водителя вытащить её к успеху не привели. Тогда конвоир вывел из колонны пять человек, включая меня, и приказал нам выталкивать машину. Мы тщетно, изо всех своих слабых сил, старались это сделать, но ничего не получалось.
