К концу февраля я несколько окреп, хотя, как и все, все еще мучился от голода. Поэтому я решил уволиться из мастерской и просить лагерное начальство отправить меня куда-либо в рабочую команду.
О своем внезапном намерении не успел даже сказать своим близким друзьям Михаилу Бровко, Марату, дяде Васе, Давыдову и повару (он очень рано ушел на работу). Я с ходу осмелился зайти в кабинет шефа и попросил его сегодня же отпустить меня, поскольку пребывание в лагере стало для меня совершенно бесполезным: в мастерской работы мало, и во мне как втором переводчике нет необходимости.
Шеф совсем не удивился моему решению и ответил, что хотя ему очень не хочется меня отпускать, но не сдержать своего обещания он не может. Он тут же вызвал в кабинет Юзефа и попросил его оформить мой уход из мастерской.
Мы зашли на склад к Кинто, которому я сдал мои ярко-красные долбленые колодки и взамен «по знакомству» получил пару неплохих ботинок на кожаной подошве с полагавшимися у немцев металлическими шипами.
Далее мы направились в отдел регистрации, где Юзеф, объяснив одному из писарей причину нашего прихода и попрощавшись со мной, ушел. Писарь вытащил из картотеки личных дел мою карточку, сделал в ней соответствующую запись и отложил этот документ в особую секцию. Сказал, что мне сообщат, куда я буду отправлен, и за мной придут, а пока он отведет меня для проживания в блок V. К сожалению, добавил он, на новом месте мне еще не дадут обеда. Когда я оказался в бараке, люди в нем уже пообедали и занимались мытьем посуды. Есть хотелось невероятно сильно. Я пытался уснуть на предоставленных нарах, но это не получилось. Со мной заговорил сосед. Разговор начался с того, что мне пришлось рассказать о себе, а затем он стал осторожно выяснять моё отношение к нашей Родине и мнение о том, кто же будет победителем в этой войне. Оказалось, что по всем затронутым вопросам наши взгляды полностью совпадают. Установив это, сосед признался, что был в Красной армии не рядовым военнослужащим, а майором, но зарегистрировался в плену старшиной, т. е. рядовым военнопленным. И мы с ним до первых дней марта 1943 года, пока меня не увезли из лагеря, находились в блоке вместе и успели подружиться. Как я позже узнал, он стал активным деятелем в одном из подпольных центров, но в конце 1944 года его и нескольких его товарищей немцы разоблачили и заключили в концлагерь, где он, очевидно, и закончил свой жизненный путь.
В этом бараке все принесенное для еды распределяли так же, как и в других бараках. Я захотел было сразу же проглотить свою пайку хлеба, но сосед посоветовал превратить кусок хлеба в мелкие крошки и сварить из них в котелке хлебную кашу, заправив её кусочком маргарина. Таким образом можно продлить удовольствие от еды. Так я и сделал, однако такая каша, кисловатая на вкус, мне вовсе не понравилась. Единственное, что меня устроило – это длительный процесс её поедания. Конечно, я остался голодным, а ночью мне снилось, что я дома у родной матери, ем с мягким черным хлебом из глубокой белой тарелки очень вкусный куриный суп, а потом из белой чашечки пью чай с пышным саратовским калачом, черпая серебряной ложечкой пахучий мед.
Утром мы с соседом занялись подсчетом времени, оставшегося до окончания войны. Мы исходили из наличия людских резервов у воюющих сторон, и получалось, что примерно в июне 1945 года победа будет на стороне Советского Союза.
Днем я вышел прогуляться и оказался у ограды барака, где содержались пленные индийцы немусульманского вероисповедания. Вдруг один из них направился мне навстречу и поприветствовал меня по-английски: «Good morning!» и крикнул, подняв кулак правой руки: «Сталинград, Сталинград!» Я продолжил диалог с индийцем, вспомнив английские слова, которые выучил, занимаясь английским языком в институте. Индиец показал мне место, где можно было пролезть к ним между землей и проволочной оградой. Не задумываясь об опасности быть застреленным, я пополз «по-пластунски», однако задел за один из шипов колючей проволоки и порвал на спине свою новенькую французскую шинель.
Индийцы повели меня в свой барак и представили товарищам как русского гостя. И что тут началось! Многие стали пожимать мне руки и даже целовать меня. Меня усадили за стол и начали приносить мне подарки: шоколад, печенье, белые сухари, много кусочков сахара, конфеты и банки с консервами, даже двадцать прекрасно пахнувших сигарет «Medium». Поскольку все вещи в карманы не умещались, мне дали пакет. Им очень понравилось, что я, хоть и плохо, но говорю по-английски. Они все спрашивали и спрашивали меня о «великой победе русских в Сталинграде», вообще о русских, о Советском Союзе, России, Москве, Сталине и многом другом. Причем большинство индийцев не сомневались, что Германия войну непременно проиграет. Однако были среди них и такие, которые, хорошо высказываясь о Советском Союзе, одновременно симпатизировали немцам, рассчитывая с их помощью и помощью японцев добиться независимости Индии от Великобритании.
Я хотел спросить, где эти индийцы попали в плен, но не стал, считая этот вопрос в данной ситуации неуместным. А они всё же задали мне очень неприятный вопрос: «Почему ваш вождь Сталин не заботится о своих людях в плену и не хочет, чтобы им помогал Международный Красный Крест, посылая продовольствие и организуя переписку с родными. Ведь русские пленные очень сильно голодают и мучаются от произвола немцев». Пришлось ответить, что у меня не получится объяснить по-английски действия нашего вождя в данном вопросе.
Я хорошо понимал, что тому прекрасному приёму, который мне тогда оказали индийцы, обязан не себе лично, а всему народу своей страны и ее армии. Наверное, я побыл у индийцев часа два. Они посочувствовали, что моя шинель порвалась при переходе в их блок, а один из них принес зеленые нитки и хотел починить шинель, но я не дал ему это делать, сказав, что вечером сам проделаю эту работу (действительно это я сделал сразу, но не очень хорошо).
Наступало время обеда, и мне надо было возвратиться к себе. Я взял пакет с продуктами и в сопровождении индийцев подошел к дыре в проволочной ограде, через которую пролез утром. Но оказалось, что «задний ход» невозможен из-за неблагоприятного расположения шипов на колючей проволоке. Поэтому индийцы предложили вернуть меня «законным путем».
Поскольку на мне была французская шинель цвета хаки без опознавательного знака «SU», часовой принял меня за одного из французов, к которым он обычно не придирался, и свободно пропустил всю компанию.
Когда я пришел в свой барак, там уже раздавали суп и картофель в мундире. Мой сосед-майор получил для меня обед. Я рассказал ему о своих похождениях и очень обрадовал его, вручив ему две «диковины» – шоколадку и пачку сигарет. Мы оба закурили, распространяя чудесный запах табака. Естественно, этими сигаретами все немедленно заинтересовались и стали просить попробовать их. Один из пленных «засёк», что курева у меня имеется 20 пачек. Он подошел ко мне и тихо попросил отдать ему нераспечатанные 17 пачек за его мундир британского военнослужащего (наверное, офицера) и шапку-кубанку. Мундир был новенький и, как мне давно хотелось, – цвета хаки. А кубанка оказалась из толстой плисовой материи черного цвета по вертикальной поверхности с красными полосками в виде креста наверху над синей шерстяной тканью. После такого «товарообмена» у меня получался полный комплект одежды цвета хаки. Новый мундир был мне впору и хорошо гармонировал с брюками клёш, шинелью и кубанкой на голове.
