Глава VII
Первого июля внезапно при построении пленных на утреннюю поверку рядом с Томшке появился хорошо выглядевший и отдохнувший фельдфебель Хебештрайт. Поскольку, как я полагал, Хебештрайт стал высшим начальством для нашей рабочей команды, я, как её старший, посчитал нужным доложить ему строго по-военному о численности и состоянии наших людей и их готовности к работе.
И я, скомандовав строю «смирно!», подошёл к Хебештрайту строевым шагом, остановился перед ним, приставил вытянутую ладонь правой руки к головному убору и громко произнёс: «Herr Feldwebel, alle 57 (не помню, точно ли столько было) sowjetische Kriegsgefangenen, ausser drei Koche in der Kuche, sind zum Arbeitseinsatz angetreten. Alle sind gesund und arbeitsfahig (господин фельдфебель, все 57 советских военнопленных, кроме трех поваров на кухне, к использованию на работе построены. Все здоровы и работоспособны)!» Сказав эти слова, я продолжал стоять в том же положении, пока фельдфебель не произнес «Ruhrt euch (Вольно)!»
Фельдфебель, вовсе не ожидавший такого моего доклада, оказался потрясен и сразу обратился ко мне с предложением, чтобы я в будущем в случае присутствия вместе с ним высшего для него начальника – офицера докладывал последнему о своих людях перед их строем точно аналогичным образом. Для него, фельдфебеля, это будет большая честь.
А дальше он сообщил, что с нынешнего дня он опять является нашим непосредственным начальником, а Томшке переводится на другое место. В тот же день тот отбыл куда-то, и больше мы его не видели.
Всем было любопытно узнать, почему же Хебештрайт, фамилию и тем более имя которого почти никто из пленных не знал, не остался служить в Гроссрёрсдорфе на более высокой, чем при нашей рабочей команде, должности. Спросить его об этом я не решился, но как-то поговорил по данному поводу с часовым Николаусом Билком. Тот предположил, что в Гроссрёрсдорфе фельдфебель, человек чисто практического склада ума, не приспособился к канцелярской работе, и главное – там он не имел дополнительной материальной выгоды. У нас же в лагере он мог по своему усмотрению направить пленных на работу к какому-либо богатею и тайком получить за это определенную мзду деньгами или натурой. А кроме того, в лагере он имел и другие лазейки для получения различных выгод…
…На следующий день после смены коменданта лагеря аэродромное начальство привлекло нас к устройству водоёма – бассейна, из которого можно было бы брать воду для тушения пожаров после возможных налётов авиации противника (пока что их ни разу не случилось). На эту работу, где оказался и я, направили основную часть пленных.
Работу выполняли лопатами и ломами, а грунт и камни погружали в грузовую автомашину. Как только кузов заполнялся, несколько человек с лопатами взбирались на него, и машина с вооруженным шофером, выполнявшим одновременно функции конвоира, уезжала к каменоломне, куда и сбрасывали привезенный груз.
Каменоломня находилась на территории, занимаемой огородами, где тогда как раз созрели различные овощи, на которые мы пытались делать «налёты». Но шофер, а главное, упоминавшийся хозяин огородов, так и не дали нам сорвать ни одного огурца или вытащить морковку.
В это время стояла очень жаркая июльская погода. Некоторые ребята, включая и меня, приехав к каменоломне, заполненной водой, раздевались догола и ныряли в почти ледяную воду. Однако выйти из воды самостоятельно было очень трудно, поскольку берега, как на реке или море, здесь не имелось. Вместо берега была гладкая вертикальная каменная стена, за край которой почти невозможно было ухватиться. Поэтому приходилось прибегать к помощи товарищей, находившихся наверху. Мы купались и мылись в этой каменоломне обычно только в жаркие дни, даже в сентябре, с разрешения фельдфебеля и под строгим контролем часовых. Конечно, мы продолжали пользоваться лагерным душем в банные дни. Принятие горячего душа можно было совместить со стиркой верхней рубашки, которую в отличие от нижнего белья вообще не меняли. Однако выгладить отстиранную рубашку возможности не было – утюга у нас не имелось. За время плена моя верхняя рубашка совсем порвалась. Но, к счастью, от Сергея Кулешова я получил в подарок к Новому – 1944 году легкую и прочную советскую военную гимнастерку с отложным воротником.
После окончания работ на водоёме судьба распорядилась так, что я смог искупаться еще и на другом месте. Тогда утром, отсчитав из строя 10 пленных вместе со мной, фельдфебель отправил нас под конвоем старшего ефрейтора Шлихта на участок, принадлежавший одной крестьянской семье, чтобы убрать там с дороги несколько выкорчеванных стволов елей и сосен и собрать разбросанные вокруг ветки.
Зайдя в лес, мы сразу увидели, что в нем полно созревшей черники, которую из местных жителей никто не собирал. Но не было видно ни земляники, ни костяники, ни малины и других ягод. Естественно, не спрашивая разрешения у конвоира, все немедленно кинулись собирать чернику и жадно поедать её. Напрасно Шлихт умолял нас и по-немецки, и по-русски не останавливаться и не есть это «шайзэ» (говно), от которого можно схватить дизентерию.
Прошло, наверное, полчаса, когда мы наконец наелись черники и двинулись дальше, прошагав чуть более двух километров до нужного места. Нас встретил старичок, куривший трубку. Он объяснил, чем мы должны заниматься. Но прежде чем приступить к работе, ребята попросили старичка угостить их табаком. Он не ожидал этого, но вынужден был отдать нам весь запас курева. Работа была не очень трудной, и мы быстро с ней справились.
Собираясь обратно в лагерь, мы заметили недалеко от леса озеро, на противоположном берегу которого красуется старинный замок. Мы упросили Шлихта подвести нас к озеру, где все мы, даже сам конвоир, оставивший на своёй одежде винтовку, с удовольствием искупались в теплой и чистой воде. На обратном пути опять все вдоволь наелись черники, опоздав из-за этого на обед. Но повара его нам оставили. Послать нас снова на работу было уже поздно, и мы спокойно отдохнули на нарах до ужина. Ночью у всех сильно расслабило (вместо того, чтобы закрепить) желудок, и пришлось то и дело бегать к параше.
В середине июля большинство пленных, включая меня, оказались на новой работе. Нас привели в основное хранилище с прессованными тюками сена, оставшихся там в небольшом количестве с прошлого года. Внутри хранилища имелся механический пресс с электроприводом и двумя катушками железной вязальной проволоки. На верхней площадке пресса во время его работы пресса находился мастер-наладчик. Несколько человек бросали вилами сено в люк. Сено в порядке обязательной государственной поставки доставляли в военный городок местные крестьяне или их работники – поляки, украинцы, белорусы и даже русские, но, как правило, не военнопленные.
Руководил этой работой Якоб, и помогал ему Шишкан. Когда мы уставали или ленились и не хотели работать, то нарочно закидывали в люк очень много сена. Пресс от этого «захлёбывался» и стоял до тех пор, пока Якоб или вызванный им механик-наладчик не приводили машину снова в рабочее состояние. А мы в это время отдыхали на сене.
Под утро 16 июля у меня покраснела и сильно распухла правая сторона шеи. Стало трудно дышать, глотать и говорить. После завтрака фельдфебель, обойдя строй, распорядился, чтобы я, как только прибуду со всеми в военный городок, не шел на работу, а сразу же отправился в медико-санитарную часть военного городка, где раньше мне приходилось дважды побывать как переводчику.
