Когда мы возвращались с работы, фельдфебель Хебештрайт в компании Штайнорта уже дожидался нас возле барака, держа в руке… резиновую дубинку. Нойберт, как положено, доложил фельдфебелю при нашем возвращении и о том, что двое русских (он указал на них рукой) пытались украсть с поля картофель, но были остановлены двумя предупредительными выстрелами. Сделав осмотр строя, Хебештрайт заметил, что у многих пленных карманы мундиров и брюк, а также завязанные снизу штанины явно выпирали наружу. Он подозвал к себе обоих провинившихся и меня и молча, на глазах у всех присутствовавших – наших и голландских пленных, а также часовых и Штайнорта, сильно дважды ударил меня дубинкой по голове, и я свалился. Товарищам досталось по одному удару, и они не упали.
При этом весь строй молчал. Я с трудом встал и крикнул по-немецки фельдфебелю, что он не имеет права бить пленного и что я буду вынужден на него жаловаться. Меня поддержали два голландца. Но фельдфебель, не обращая на это внимания, ударил меня еще раз, сказав, что как старший рабочей команды я обязан воспитывать «своих глупых свиней», о чем он давно всех предупреждал. Хотя его слов никто не перевёл, наши пленные их поняли. Когда фельдфебель распустил строй, товарищи, по-прежнему молча, взяли меня под руки и увели в барак. Пожилой сосед по нарам, имевший прозвище Поп, пытался утешить меня, сказав, что «всё во власти Бога, и в нашем положении приходится уповать лишь на Его милость, не отчаиваться и вытерпеть зло». Оказалось, что мой сосед был священником, но скрывал это.
После ужина у нас в бараке чуть было не произошла драка около разожженной печки. Все хотели скорее сварить в своих котелках и со своим топливом украденную с поля картошку. Пытались установить очередь, но все равно нашлись недовольные. Тогда я предложил варить картофель в одном котелке сразу для нескольких пленных и потом соответственно делить ее. Тогда же мы решили попытаться раздобыть где-нибудь ведро или большую посудину, чтобы варить картофель сразу человек на десять. В эту ночь печка у нас топилась всю ночь, и спать почти не удалось из-за духоты и возни товарищей. Так получалось и в последующие ночи даже при «колхозном» способе варки картофеля, причем тяжелее всех было «единоличникам», вынужденным пользоваться печкой в последнюю очередь.
Наутро фельдфебель, отправив на работу уборщиков, сапожников, портного и других людей, остающихся работать в лагере, вдруг приказал выйти из строя мне и двум избитым вчера товарищам. Когда колонна в сопровождении конвоиров отправилась в город, фельдфебель подошёл к нам и заявил, что за обоими провинившимися скоро придет «заказчик»-крестьянин, а я должен поехать на грузовой автомашине вместе с работником немецкой кухни Иваном Уваровым и солдатом из лётной части в Дрезден. Ни слова о вчерашнем фельдфебель не произнёс – как будто ничего и не случилось. Я тоже промолчал.
Когда мы забрались в кузов машины, я поинтересовался у солдата, за чем мы едем. Оказалось, из Дрездена надо привезти на кухню котёл большой емкости с электронагревом для быстрого приготовления пищи. Между тем Иван сообщил мне, что шофера зовут Хайнц, а его дочку, сидевшую рядом, – Аннет. Грузовик является собственностью Хайнца, который ежедневно доставляет продукты на кухню и угольные брикеты из ближайшей шахты.
…Погода была солнечной, тёплой. Я с удовольствием смотрел вокруг, и то ужасное, что вчера произошло со мной, сразу же забылось.
И вот мы оказались в Дрездене. До сих пор не могу забыть его улицы, особенно главную, с домами, украшенными множеством скульптур, лепниной и другими архитектурными деталями. Я не мог вообразить, что в 1945 году вместо этих домов увижу одни руины, а в 1969 году на их месте – обыкновенные строения без «архитектурных излишеств».
Неописуемо чудесными были соборы и храмы Дрездена. Везде было много зелени и цветов, всё вокруг было ухожено, чисто. Переехав Эльбу по старинному каменному мосту и миновав красивейшую Театральную площадь, мы подъехали к Цвингеру – кремлю со златоглавой короной над одним из строений, расположенному на берегу пруда с лебедями и утками. Там шофер пару раз останавливал машину, чтобы уточнить у прохожих дальнейший путь, куда конкретно он должен ехать.
Наконец, мы прибыли на какое-то небольшое предприятие. Шофер и Аннет зашли в проходную, и через некоторое время мы въехали на территорию предприятия. Двое французских пленных во главе с немецким мастером сделали в кузове машины поддон из деревянных брусьев и при помощи крана поставили на него котёл, хорошо упакованный в картон и заколоченный досками.
Пока шла эта работа, я выпросил у французов пару сигарет, сказав им: «Доне муа дю фюме» («Дайте покурить»). Потом они спросили у меня: «Ла гер фини?», т. е. «Война кончается?» Я ответил: «Фини, фини», и двойным кивком головы подтвердил это. Между прочим, советские пленные, не знавшие ни немецкого, ни французского языков, обходились в разговоре двумя-тремя известными словами, и этого было достаточно для общения.
На обратном пути в Каменц я и Иван покурили и полакомились захваченными в лагерной кухне кусочками хлеба с салом и луком. А в лагере мой обед кто-то съел.
Поздно вечером Малярик и Мордвин вернулись с работы у крестьянина, который их хорошо покормил и утром, и в обед, и в ужин. Хотя работа была тяжелой, оба остались довольными и больше не обижались на фельдфебеля за вчерашнее наказание. Они поработали у того хозяина во дворе и на поле еще несколько дней.
…Перед очередным банным днем я, один из новых конвоиров и фельдфебель ездили в Гроссрёрсдорф за сменным бельем. Когда конвоир ушел в туалет, фельдфебель сказал мне, что порою бывает очень несдержанным и не может спокойно вести себя в критических ситуациях, особенно когда дело касается его безопасности и служебной карьеры. У него много врагов, поэтому он и побил меня и товарищей на глазах у всех, чтобы никто к нему не имел претензий. При этом монологе фельдфебеля мне пришлось просто отмолчаться, хотя очень хотелось ему надерзить.
После банного дня, в воскресенье, к нам неожиданно нагрянули два власовских офицера РОА. Эти агитаторы принесли пленным свежие номера газеты «Заря» и прочую антисоветскую литературу. Они принесли также очень ценную для нас вещь – большой ящик с пачками махорки, которые и раздали нам.
Один из офицеров устроил нам лекцию, но очень формальную, как бы «для галочки». Он сообщил, что в течение лета немецким войскам на советском фронте пришлось оставить часть «освобожденной от большевиков территории». В августе они по тактическим соображениям ушли из Орла и Белгорода. Им пришлось отступить и в Италии. Но «все эти потери временные». Поэтому наша задача – всячески поддерживать германские вооруженные силы и вступать в РОА, чтобы она могла реально и активно включаться в борьбу с большевизмом. Все молча выслушали лекцию и не задали ему никаких вопросов. Офицеры ушли, пообещав приехать к нам через месяц и выразив надежду, что, может быть, к тому времени некоторые пленные надумают записаться в РОА и вместе с ними сразу отправиться в ближайшую войсковую часть. После отъезда офицеров к нам регулярно стала поступать газета «Заря» в 5–10 экземплярах, но представитель РОА появился в лагере лишь в начале 1944 года.
