***
Когда мы расстались с Владом, мне было очень плохо. Но в то время я жалела себя, оплакивала потраченные годы, злилась, что меня угораздило влюбиться в ужасного человека. Сейчас у меня болит все — и душа, и тело, но я переживаю не за себя. А почему-то… за Андрея. Нашел ли утешение? Силы на борьбу? Не знаю, какие логические цепочки он выстроил в своей заумной голове, но я разорвала их все до единой.
Вечером мы встречаемся с Новиковой и обсуждаем ситуацию. Мария Ивановна заверяет, что, вне зависимости от наших отношений с Андреем, она остается на моей стороне. Мы продолжаем борьбу, и если Осадчий опомнится и вернется в дело адвокатом Голубева, что ж… это его проблемы.
— Спасибо вам огромное, я боялась, что вы меня осудите.
— Осужу… за что, Лидия? — говорит суховато, но без негатива. Она выглядит разочарованной, но я чувствую, что дело не во мне. Я ей по-прежнему нравлюсь, и она искренне хочет мне помочь. Кроме того, заметно, что, с одной стороны, ей не хочется вникать в мои личные проблемы, с другой же… ее жутко интересует все, что касается Андрея.
— За мое сотрудничество с Панковым. Этот Виктор… он, клянусь, ненавидит Андрея, уж не знаю, что между ними случилось, но его аж потряхивает.
— Общее дело между ними случилось, Лидия Николаевна, — перебивает Новикова. — Уж вы-то должны понимать, что далеко не все могут признать мастерство конкурента. Юристы тоже люди, некоторые из них воспринимают провал в суде как личное оскорбление. После того, как Андрей разгромил Виктора, от того сбежала половина клиентов. Угадайте к кому.
— Но мстить — это же непрофессионально. Да и Виктор производит впечатление исключительно делового человека.
— Деловой человек хочет вернуть свое обратно. Адвокат не может отказаться от дела, Лидия, а вот клиент может поменять юриста в любой момент. Но я даже рада, что с Андреем это происходит.
Счастливой она, впрочем, не выглядит, поэтому я спрашиваю:
— Почему?
— Он всегда был чересчур… как бы это сказать… честный. Правдолюбивый. Я эту дурь выбивала-выбивала из него… эх. Он у меня на отчислении висел дважды!
— Чересчур правдолюбивым он не выглядит, — усмехаюсь.
— Моя заслуга. Я думала, он у меня четвертый курс не закончит, студенты выбирали себе дипломных руководителей, а Осадчий под Новый год закрывал летнюю сессию.
— Он так плохо учился? Я думала, он был занудливым отличником.
— Угу, был, — смотрит на меня поверх очков. — Допуск к экзаменам не получил. Курсак не мог сдать, — кладет локти на стол, улыбается, погрузившись в воспоминания. Я понимаю, что беседа переходит из разряда деловых в личную, и от нетерпения подаюсь вперед. — Так получилось, что у нескольких студентов темы совпали. И вот приносит мне за неделю до зачета студентка безупречную работу, я проверяю, ставлю высший балл с минусом — выводы в конце подкачали. Потом случайно встречаю Андрея в коридоре и ставлю его в известность, чтобы готовил берцы в армию, так как его работу уже сдали.
— Не понимаю. Кто-то сдал его курсак раньше него?
— Ага.
— И вы приняли?
— Разумеется. Тема верная, работа сдана раньше. Какая может быть причина, чтобы не принять?
— Но вы ведь знали, что курсак писал Андрей. Так ведь нечестно!
— Вы считаете, что в юридической практике кто-нибудь бы учитывал личный фактор? — усмехается. — Милая моя, это один из моих самых важных ему уроков. Он сжалился и дал посмотреть свою работу глупой одногруппнице. Если бы это пролезло, в следующий раз он бы сжалился уже в суде, — она не замечает, как ее голос повышается, проскальзывают стальные нотки: — и подставил своего доверителя. Вдруг бы другая сторона показалась ему более достойной победы?
— И вы бы правда его отчислили?
— Я все для этого сделала! Но его слишком сильно любили в деканате, хотя я и говорила, что толку от него не будет, если парень не научится ставить свои интересы и интересы своего клиента выше других. Стыдно такого юриста выпускать! Но ничего, закончил же ВУЗ. Включил голову, написал второй курсак, получил допуск, сдал экзамены.
— А эту студентку, которая украла его работу, вам было не стыдно выпускать?
— Нет, — улыбается она. — Каждый год море нулевых спецов получают дипломы, с этим ничего не поделаешь. Кто-то должен перекладывать бумажки, каждый находится на своем месте. — Ее глаза трогает печаль, Мария Ивановна вздыхает: — А кто-то действительно работает. Мне надо было, чтобы Осадчий включил голову и начал нормально работать, но, видимо, я плохо старалась, раз он допустил повторение подобной ситуации, — она смотрит мне в глаза. — Если вы поспособствуете разрушению его карьеры, я только руку вам пожму. Частично это моя вина — видимо, не все эмоции я из него вытрясла в свое время.
— Из-за этой девушки его чуть не отчислили? — я быстро открываю инстаграм Оксаны, показываю фотографию. Новикова прищуривается, рассматривая экран телефона. — Да, кажется, она. Припоминаю. Глупенькая такая, но старательная. На все лекции ходила, ни одного пропуска, ей ставили зачеты за усилия.
— Значит, преподаватели ей ставили экзамены из жалости, а когда пожалел Андрей — его чуть не вышибли.
— С него спрос больше, он ведь был лучшим, — невозмутимо пожимает плечами.
— Если бы не она, я бы не попала в такую ситуацию с «Рувипшопом». Я ей доверяла. А Андрей не попал бы в западню.
— Не стоит перекладывать вину на других. Каждый получает то, что заслуживает. Хотите играть во взрослые игры — просчитывайте шаги наперед. Мы каждый день встаем перед выбором. Андрей свой сделал. Но давайте вернемся к нашему делу, у меня есть еще пара вопросов о Голубеве.
Глава 38
Андрей
Утром я был на кладбище. Мне хотелось сказать многое, поделиться тем, что кипит внутри. Рассказать, как именно справляюсь и сколько ресурсов на это уходит. Наверное, мне тоже иногда хочется просто поговорить. Без сарказма, не нападая и не обороняясь. Хотя бы с мраморной плитой, раз иначе построить жизнь не получается.
Но впервые за все эти годы нужные слова никак не находились. Стоял и молчал, смотрел на высеченный на камне портрет, машинально перечитывал даты. В какой-то момент даже почувствовал себя глупо, находясь здесь в одиночестве под порывистым февральским ветром. Поднял воротник пальто, застегнул верхние пуговицы.
Время шло, пальцы рук и ног коченели, а успокоение все не приходило. Мало кто меня понимал в то время, но я действительно ее очень любил. Никогда не делал из своей жизни трагедию, ни с кем не обсуждал то, как долго болело. День за днем болело, не притупляясь ни работой, ни алкоголем, ни другими женщинами. Когда ее не стало, мне было проще обесценить свои чувства и делать вид, что ничего во мне не надломилось. Всем окружающим так тоже было проще. Родители вроде бы грустили, но в их глазах я видел облегчение и осознанно отдалился.
