– Полагаю, детей усыновили, – пробормотала я.
– Нет. Клер не понравилась идея передавать детей чужакам, поэтому для них в отделе организовали общее помещение. Персонал включал несколько суррогатных матерей, но Клер и различные генетические отцы также участвовали в воспитании.
Я нахмурилась.
– Как улей набирает этих суррогатных матерей?
– Так же, как заполняет другие должности, – ответил Гидеон. – Подходящих кандидатов находит лотерея. Я лишь раз говорил с суррогатной матерью. Она рассказала, что любит приводить в улей новые жизни, но не имеет желания физически сближаться с партнером, поэтому суррогатное материнство ей подходит.
– А кого ты называешь различными генетическими отцами?
– У Клер никогда не было партнера. Она годами приглашала в наш отдел одиноких мужчин на роли генетических отцов для пары детей. – Гидеон покраснел. – Последние два ребенка Клер родились от меня.
Я неверяще уставилась на него.
– Ты прежде не говорил о детях.
– Конечно, не говорил, – подтвердил Гидеон. – Я беспокоился, что после выхода из лотереи ты должна справиться со множеством проблем. И не собирался нагружать тебя еще и сложностями с обязательными детьми. Люди по-разному реагируют на эту тему, в зависимости от их отношения к семье и представления об ответственности за своих детей. Некоторые считают опцию обязательных детей огромным преимуществом, но я знаю, ты бы сравнивала их со своей крепкой семьей и очень тревожилась.
– Я не замечала, чтобы тебя навещали, – беспокойно заметила я. – Надеюсь, ты не отдаляешься от своих детей из-за меня.
– Мои мальчики – уже не дети. Они на пятом десятке и вырастили собственных потомков. После смерти Клер мы перешли от их визитов ко мне к семейным встречам в доме моего старшего сына. И этот Новый год будем отмечать там.
Я успокоилась. Я знала, что со временем происходят подобные изменения, поскольку родители моей мамы, жившие на тридцать первом уровне, начали посещать в Новый год двадцать седьмой, когда мы с Грегасом были маленькими.
– Всех устраивал распорядок, придуманный Клер для обязательных детей? – спросила я.
– В основном, – ответил Гидеон. – Между двадцатью пятью детьми, пятью суррогатными матерьми и десятью генетическими отцами неизбежны какие-то личные трения.
Он вздохнул.
– Я знаю, вся эта ситуация должна казаться тебе странной. Я и сам считал ее необычной, когда только вступил в отдел, но это была неописуемо сложная большая семья, которая действовала совершенно непредсказуемым образом. Одним из ключевых факторов стала смерть одного из генетических отцов в чрезвычайном рейде.
Лицо Гидеона исказилось, словно от болезненного воспоминания.
– Я не знал его лично – он умер задолго до моего вступления в отряд, – но после этого возникло правило, что ребенок может обратиться к любому из нас как к родителю. Став генетическим отцом, я внезапно обзавелся рядом детей, приходивших со мной поболтать. Самое странное, что этот ряд включал не только малышей, живших в отряде, и подростков, посещавших дом, но и взрослых. Думаю, они считали полезным обсуждение проблем с человеком, близким к ним по возрасту.
Меня удивляло, почему Гидеон, никогда не имевший пары, так хорошо играл в отряде роль отца. Теперь все стало понятно. У Гидеона было не два ребенка, а двадцать пять. Неудивительно, что мне так легко с ним разговаривать.
– Когда двое не связанных с нами детей осиротели, их автоматически включили в ту же систему, – продолжил Гидеон. – Она поразительно хорошо работала во многих случаях, но обладала несколькими катастрофическими недостатками. Уход каждого из детей на подростковый уровень всегда воспринимался очень эмоционально. Приносила свои трудности и лотерея. Клер принимала все результаты своих детей, как и результаты других, рожденных в отряде, но после того, как наш младший сын прошел лотерею, поделилась со мной, что испытывает чувство, будто подвела улей.
– Что? Почему?
– В то время Клер было около семидесяти. Она знала, что не будет жить вечно, и втайне мечтала, как один из ее детей станет телепатом и поможет улью после нее.
Гидеон задумчиво посмотрел на меня.
– Я подозреваю, ты считаешь Клер образцом для себя. Я прав, Эмбер?
– Да, – признала я. – Все говорят, она была замечательным телепатом.
– Клер и правда была замечательным телепатом, – искренне подтвердил Гидеон. – И замечательным человеком. Я любил ее. Весь наш отряд ее любил. Но ты не должна чувствовать, будто обязана копировать ее во всем и, уж конечно, не в вопросе обязательных детей, когда придет время.
Он пристально посмотрел на меня.
– Эмбер, пример Клер может тебя вдохновлять, но ты должна оставаться собой и делать то, что правильно для тебя, а не для нее. Клер была несовершенна, но потрясающе человечна и совершала огромные ошибки. Ее чувство долга являлось и величайшей силой, и величайшей слабостью. На службе улью она требовала от себя невозможного и впадала в депрессию, когда не справлялась.
Гидеон скривился.
– Эмбер, пожалуйста, не повторяй ошибку Клер. Я понимаю, ты глубоко осознаешь, насколько улей в тебе нуждается, и помогаешь, как можешь. Наш отряд постоянно благодарен за то, что мы не получили второго Кита, но ты должна помнить: работа вызывает у тебя безмерное напряжение и ментальное, и физическое 145a05.
Он помолчал.
– После первого инфаркта Клер мы попытались заставить ее надеть на следующие несколько рейдов сложный наручный монитор. Нам пришлось от этого отказаться. Показания выглядели пугающими и совершенно бесполезными. При использовании телепатии Клер сжигала больше энергии, чем члены ударной группы, поднимая гири, а уровень стресса от чтения диких пчел выбивался из любой шкалы. Ее врачи не могли сказать, что нормально, а что предупреждает о новом сердечном приступе.
– Я не понимала, что у моей телепатии такой большой физический эффект, – сказала я. – Думаю, именно поэтому у меня бывают моменты ужасного голода.
– Да, – согласился Гидеон. – Телепаты ежедневно спасают жизни, и их помощь особенно важна в предотвращении крупных актов саботажа, но имеет высокую физическую и эмоциональную цену. Я не знаю, как ты несешь это бремя и не рассыпаешься, особенно учитывая, что тебе лишь восемнадцать лет.
– Скоро девятнадцать.
Он разразился смехом.
– Да, скоро тебе будет девятнадцать, и это огромная разница, а Лукасу уже колоссальный двадцать один год. Понятия не имею, почему я волнуюсь о том, что вам двоим приходится справляться с одним кризисом за другим. И все же, тебе важно понять, что когда-нибудь ты или проиграешь, или дойдешь до пределов человеческой выносливости, и не наказывать себя чувством вины или депрессией за неидеальность.
Я кивнула.
– Эмбер, я тебе очень советую пока забыть о программе обязательных детей. Правила гласят, что ты должна достичь двадцати пяти лет, чтобы дать согласие на участие в ней, а значит, программа будет несущественна для тебя еще шесть или семь лет. Язык твоего тела ясно показывает, что тебя эта тема раздражает, а для Лукаса она станет огромным эмоциональным потрясением.
