Мне даже дыхание сложно выровнять, пока я стою, прислонившись лбом к закрытой двери, и считаю до десяти, потом до пятидесяти, чтобы все же сделать ей хоть одну уступку.
Беру трясущимися руками бритву и снимаю модную стильную щетину. Барбер будет материться на чем свет стоит, но щетина отрастет быстрее, чем заживут ссадины на теле Кати, так что нахер бороду.
Залепив пару порезов, я влетаю в спальню и выдыхаю от облегчения. Она здесь. А ведь я боялся, что сбежит к себе. Во мне после встречи с Разумовским появился страх, что я потеряю Катю, хотя никакого логического объяснения этому нет. Вот она, со мной, рядом, моя. Почти…
Но будет вся моя. Почему же тогда так страшно оставлять ее без присмотра даже на минуту?
Зая надела мою рубашку и снова стала похожа на соблазнительного, но недоступного Колю. Запретить ей носить мужское? Да, завтра же накуплю ей платьев, юбок, прозрачного белья. Это отличное извинение за все, что успел натворить.
Но свои рубашки я, пожалуй, разрешу ей носить… Мне просто голову сносит, когда я вижу в ней намек на недоступность.
И все же пришлось сдержаться. Катя настороженно следила за моим приближением и инстинктивно отпрянула, когда постель подо мной прогнулась.
— Трусиха, — с улыбкой прошептал я и схватил ее за лодыжку, притягивая к себе, стаскивая с подушки. — Как же ты не побоялась так долго водить меня за нос, если вздрагиваешь от каждого жеста?
Катя неуверенно улыбнулась и обняла меня за шею, слепо тычась поцелуем, промахиваясь и с изумлением оглаживая мои девственно выбритые щёки.
— Зачем?..
— Не нравится? Это пока… Есть у меня на уме кое-что, тебе точно понравится. Но не хочу, чтобы тебе было больно.
И больше ни слова. Я залипаю на ее груди, на маленьких сосочках, таких неискушенных, не обласканных. Не могу сдержать хрипы и тут же слышу ответные с её губ. Ей нравится всё, что я вытворяю губами и языком, но ведь главная цель немного ниже.
И я с удовольствием спускаюсь вниз, оставляя влажный след поцелуев на ее теле, трепещущем животе, углубляюсь в пупок, делая языком развратные поступательные движения. Вижу, как закатываются ее глаза, и пальцы судорожно сминают одеяло.
Только теперь я достигаю чистенького лобка и розовых эпилированных губ, прячущих от меня сочащуюся щель. Но ненадолго.
Я судорожно сглатываю, чувствуя, как очередная волна нетерпения захлестывает с головой и отдается импульсом в конец. Твою мать, как же я хочу свою зайчиху. Как же я долго мечтал об этой щелке и как вылижу ее, выпью все соки, от запаха которых уже пьянею.
И под вскрик Кати ныряю языком между складок, проводя всей поверхностью от сжимающейся дырочки до тугого узелка клитора, замираю, чувствуя, как нижней губой застреваю на этой точке и соскальзываю, резонируя по ней, запуская реакцию в женском теле, сходя с ума от этой волны.
Катя преображается, когда ее тело начинает звучать. Она глохнет, слепнет и погружается в себя, раскрываясь мне полностью, становясь еще более уязвимой и такой желанной. Её хочется спрятать, закрыть ото всех, уберечь в коконе рук и тела. И в равной степени хочется растерзать, присвоить, взять всю, ломая любое сопротивление…
Дикое разрывающее желание обладать и контролировать целиком, без остатка.
Я рычу, зарываясь носом и губами между складок. Хочу ее, так сильно хочу, что готов поступиться своим удовольствием ради её. Мне достаточно звуков, отклика тела, чтобы понять, как быстро я толкаю ее к краю и успеваю засунуть внутрь два пальца, прежде чем нажимаю спусковой крючок.
Катя охает, сжимает мои пальцы и дергается, снова охает и сжимает, а я больше не могу терпеть, понимая, что мне всего лишь на сантиметр нужно толкнуться в нее вместо своих пальцев, чтобы кончить вместе с заей.
И я снова беру её, покорную, сладкую и такую послушную. Скольжу в нее гораздо глубже и задыхаюсь, чувствуя влажность и готовность. Продляю её оргазм, совершенно не контролируя собственное желание. Меня ведет от всего: от запаха, от ее раскрасневшегося лица, от лихорадочно блестящих глаз, от приоткрытого рта, из которого вылетают хриплые стоны, от губ, искусанных, полных и я точно знаю, сладких.
Вбиваюсь, из последних сил удерживая взрыв, чтобы подольше продлить такие желанные мучения, кажется, не успеваю выскользнуть из нее, чтобы отстреляться на живот, подрагивающий от судорог.
— Прости, — хриплю, когда могу хоть что-то произнести.
— Не страшно, у меня безопасные дни, я посмотрела, пока ты был в ванной.
— Черт!
На ее вопросительный взгляд приходиться пояснить:
— Хотел предложить поспать, но теперь каждый час на счету. Если я правильно понимаю смысл безопасных дней…
Катя засмеялась, как-то стесняясь, пряча смех, но у меня еще было столько планов на нее, столько надо успеть до красных дней!
— Разворачивайся. Твою мать, что же ты каждый раз дергаешься, словно я бить тебя собираюсь… Прости. Кать, я никогда не подниму на тебя руку, слышишь? Ты же мне доверилась? Поверь и в это. А теперь медленно разворачивайся. Оуууууу… Можно я только разок укушу? У тебя охрененно аппетитная попка!
Спать? Нет, мы так и не легли. Было некогда. А утром, вместо пробежки я потащил упирающуюся помощницу в бассейн.
— Плавать она не умеет! Знаем-видели, — приговаривал я, догоняя ее повизгивающую в бассейне, прижимая к бортику и привычно входя между ног.
Даже в голову не приходило ставить рекорды, но сегодня я явно беру олимпийское золото по траху. Олимпийский чемпион, бля!
Вода гасит резкие выпады в бассейне, превращая утренний секс во что-то текучее, размеренное и пронзительно нежное. Мы больше отрываемся губами, целуясь, кусаясь, дразнясь.
Если Катьку завести, она становится лисицей — хитрой и коварной. Я опустошен, зверски голоден и дико хочу спать. Но сначала завтрак и клиника. Я обещал.
— Может я приготовлю, чтобы так рано не беспокоить Еву?
— А ты умеешь?
Катя усмехается и тянет меня за руку на кухню.
Голая женщина с ножом в руках? Хм… Такого у меня еще не было.
