И ветер перестанет румянить щеки,
И небо замерло в движении,
Пока пишу я эти строки
О сладостном мгновении.
Вот, сочинила очередной стишок. Теперь пора спать или ещё один фильм посмотреть? Шучу, шучу. Интересно, Матвей, ты понимаешь сейчас мое состояние? Состояние, когда восемь часов подряд смотришь фильмы, когда глаза не желают открываться, когда голова отделяется от шеи (в переносном смысле), когда … и так далее и так далее, короче говоря.
Короче, как ты уже, наверняка, заметил, сегодня я не в ударе. Сегодня я прямо-таки вяленая вобла (если так можно выразиться!). И вообще, хорошо, что сегодня кончается.
Пишу какие-то глупости. Спрашивается, зачем я начала вести дневник. Возможные варианты ответов:
а) чтобы описывать свою жизнь;
б) чтобы занять себя в свободное время;
в) у меня вообще мания все время что-то писать.
Не знаю даже, что выбрать.
Я клоню к тому, что дневник обязывает изображать в красках сегодняшний день, а не нести ерунду по поводу съеденных котлет и вопросу клонирования.
Кстати, мое отношение к этому сугубо отрицательное, так как у нас всегда получается таким образом: сначала сделают, а потом уже (когда человечество будет на грани вымирания) начинают думать. Это я, разумеется, преувеличиваю… в некоторой степени.
Так вот, значит, надо описывать прожитый день.
Дело в том, что описывать собственно нечего!
Сегодня я не сражалась с динозаврами (Годзиллой, Джеком-Потрошителем), не делала операцию по пересадке сердца (мозга, зуба), не курила марихуану (и не собираюсь), не купила себе новенький Porsсhe (Ferrari) и не спасала мир от конца света (восстания машин, глобального потепления). Таким образом, писать абсолютно не о чем.
Следовательно, чтобы добросовестно вести дневник, нужно каждый день совершать хотя бы маленький, но подвиг. Сегодняшний подвиг состоит в том, что я восемь часов подряд смотрела фильмы с Бредом Питтом. Ещё то достижение…
Глупо, до чего же глупо! Наверное, человек, который имеет дневник, многое делает лишь для того, чтобы было что записать. И вообще, вести дневник — это тяжелое, угнетающее и мучительное наказание.
Так пусть это будет мне карой за нерешительность и неутомимую лень! (ну и фразочка получилась, прямо-таки речь бездарного актера).
О, мысль! Как я счастлива, что ты сияньем озарила в тот трудный момент жизни, когда разочарование гложет, словно пиранья,
когда цветы перестают радовать сладостным ароматом лепестков,
когда тени, забыв собственное предназначение, начинают скитаться в поисках душевного тепла…
Короче, не умничай. Это я к тому, что, может быть, следует стать актрисой… или же просто в меня вселился дух умершего поэта…
Да, после восьмичасового (кстати, уже девятичасового) просмотра телевизора что только не придет в голову. Иногда такие мысли атакуют, что становится жутко. Кхе-кхе.
О, ты, мой милый избавитель, приди, сними оковы проклятия с рук, укажи неведомую истину, скрытую от глаз людских, покажи дорогу, которую ни один смертный не способен найти, ибо она есть Суть Мира. Но поторопись, ибо злые, греховные духи бродят рядом, они околдовывают ядовитым туманом и поют скверные песни. Приди же скорей, не исчезай. Где же ты пропадаешь столько времени?
И вообще, действительно, где ты шляешься?
Матвей? Глава 16. Выход
* * *
Замолчи, слушай:
Там тихо шуршат шаги –
Идет твоя смерть.
Слава раздраженно смотрит по сторонам. В его руках трясется неумолкающий приемник. Слава открывает дверь и видит спящую Марианну.
— Эй, — будит он девушку, — спрячь приемник под одеяло, просто невозможно его слушать.
Девушка зевает. Она удивленно переводит взгляд со Славы на радио. Голова Марианны так гудит, что она плохо разбирает слова.
— Неужели трудно выключить его? — недовольно говорит девушка.
— Трудно! — срывается на крик Слава. — Ты лежишь в тишине и тепле, а мы без конца слушаем какую-то дребедень!
— Я ничего не слышу, как раскалывается голова! Почему вы не можете оставить меня в покое?! Оставить мне право спокойно лежать и умирать?! Зачем каждый из вас приходит и достает меня?!
— Что ты орешь на меня, шавка! — кричит он. — Больная! Как вы бесите меня! У вас всё есть! А вы себе вены вскрываете! Отмороженные! Эгоисты! Говно! Вроде, живые, а присмотришься — уже мертвые!
— Хватит, — давится словами Марианна.
— Всё только для себя! — он швыряет приемник в стену, и тот разлетается на части. — Ищете, где бы что урвать! Один стреляет во всех подряд, вторая корчит из себя женщину-вамп, третья режет вены при первом возможном случае! Больные! Врете в лицо! Все вы такие! Лишь бы поживиться куском побольше! Лишь бы ничего не делать! Шляться по клубам и бухать целыми днями! Чертова молодежь!
— Слишком много восклицательных знаков, — вырывается у Марианны.
— Молчи, дура! Тебе никто не давал слова! Молчи! — хлопает он дверью и идет на палубу.
Оливер наблюдает за морем. Хиро беседует с Грейс.
— Я решил проблему с приемником, — появляется Слава.
— Сейчас самое время, — оборачивается Оливер. — Погода вроде тихая, да и море спокойно.
— Ты уверен? — отвлекается Хиро.
— Да, что я теряю.
Он берет спасательный круг и снова смотрит на море.
— Я и не думала, что мы, правда, в море, — слышит Оливер несмелый голос Марианны.
Она бледна и с мутными глазами. Тело замотано в одеяло, как у мухи, пойманной в паутину. С рук свисают бинты до колен.
— Я не знала, что мы на море, — повторяет она.
— Зачем ты встала, Марианна?! — кричит Хиро. — Тебе нужно лежать.
— Мне ещё долго придется лежать в гробу, — улыбается она.
— Марианна, помнишь, у тебя есть ключ, — Оливер снова отворачивается от моря. — Тот самый, что я нашел. Может, он пригодится. И ты тоже найдешь выход.
— Да, — слышит он её шепот. — Если никто его не вытащил.
Она бросает взгляд в сторону Хиро, со страхом лезет в карман ночной рубашки и нащупывает заветный ключ.
— Ты уверен, что хочешь уйти?
— Надеюсь, что буду прав, и смогу в итоге выбраться. Это единственный выход. Мы не можем сдвинуть корабль с места, правда, Хиро?
— Да, — смотрит тот в пол.
— Это единственно верный выход, — повторяет Оливер. — Так гораздо больше шансов спастись.
— Очень рискованно, — почти неслышен глухой голос Марианны.
