После того, как одеяло больше не укрывало меня, он вдруг сделался гораздо смелее и будто старше. Он точно знал, что делать, в отличие от меня. И хотя он часто дышал, охваченный желанием, не терялся и все дальнейшее взял на себя.
Хотел приподнять мою рубашку еще выше, но я вцепилась в подол и закусила губу.
— Ладно, — согласился он. — Это после.
Зато свою рубашку стянул через голову, обнажая крепкий торс. Меня наполнила нежность, когда я посмотрела на его белые плечи. Почему-то снова вспомнила маленького Даниеля в брызгах воды — летом нас иногда вывозили на озеро, где мы резвились на мелководье.
— Приподнимись-ка.
Я не поняла зачем, но послушалась. Он подсунул рубашку под мои бедра.
— Потом выкину. Не менять же белье.
Я опять задохнулась, испугалась, а Даниель с каждой секундой становился все увереннее.
— Надо тебя немного подготовить. Не пугайся.
Не пугайся? Я охнула, выгнулась дугой, когда пальцы Даниеля тронули тайное, стыдное. Неосознанно я попыталась отстраниться, но он удержал мои колени, надавил, раздвигая.
— Ты ведь хочешь, чтобы все прошло хорошо? Будешь послушной девочкой?
Не знаю, что я должна была чувствовать по мнению Даниеля, но я ощущала только стыд, и самую капельку было больно. Не знаю, как так получилось и почему я начала плакать, но Даниель глянул даже сердито.
— Плакса…
Но потом нежно погладил по щеке.
— Ну что ты, что… Разве ты этого не хочешь?
Я не знала ответа. Разве этого вообще можно хотеть? Этого вообще кто-нибудь хочет? Но я любила Даниеля, мечтала прожить с ним жизнь, и если для этого требуется немного потерпеть, что же, от этого еще никто не умирал…
Я судорожно кивнула несколько раз. Щеки мои горели, сердце стучало.
Поцелуй, страстный, обжигающий, меня уже не удивил. Я даже, кажется, приспособилась и делала робкие попытки ответить. Даниель целовал меня довольно долго, так что голова начала кружиться. Я не заметила, как рубашка оказалась задрана и как сам он уже освободился от одежды.
Он взял меня за бедра, притягивая к себе. И было в этом жесте что-то животное, что-то собственническое, древнее и опасное. Я вздрогнула, стремясь сжать колени, но он не позволил.
— Тихо, тихо, тихо…
— Ой, как больно…
— Ну потерпи, что же поделать, — сказал он строго, а мне так хотелось, чтобы он прошептал нежное, чтобы утешил.
Нелегко мне дались эти первые минуты. Я стонала и всхлипывала, пока Даниель уверенно продолжал присваивать меня себе.
— Я люблю тебя, — прошептала я сквозь слезы, и сразу стало как-то легче, поэтому я принялась повторять, как заклинание: — Я люблю тебя. Я люблю тебя…
— Да, да, да… — отвечал Даниель. — Тихо, тихо, галчонок.
Все продолжалось, к счастью, не очень долго. Тяжело дыша, Даниель навалился на меня, сжал в объятиях, застонал. Но не так, как стонала я. Ему было хорошо, и я порадовалась, что доставила ему удовольствие.
Минуту или больше мы лежали, переплетя ноги и руки. Я чувствовала горячее дыхание Даниеля на своей шее. Его кожа покрылась капельками пота, и сбившаяся, измявшаяся рубашка пропиталась этим потом.
— Вот умница, — сказал он, целуя меня в щеку, но поцелуй вышел быстрым, как будто случайным. — Все девчонки одинаковые. Пищат, плачут, а потом довольные.
Когда все закончилось, меня начала колотить дрожь, и я теснее прижалась к Даниелю, чтобы чувствовать его тепло. Он лежал сонный, расслабленный и лениво накручивал на палец прядь моих волос.
— Давай спать, — предложил он.
А потом, опомнившись, вытащил свою рубашку и, зевая, кинул на пол. На белой ткани темнели пятна. Только сейчас я до конца осознала, что Даниель сделал меня женщиной.
Кажется, я вздрогнула, и Даниель погладил меня по руке, которой, оказывается, я все это время судорожно сжимала уголок подушки, цеплялась за нее, будто за спасательный круг.
— Сейчас уже не больно? — спросил он, и голос стал прежним, голосом моего Даниеля.
И глаза, когда он посмотрел на меня, сделались каким-то растерянными, виноватыми.
— Нет-нет, — помотала я головой, не желая его огорчать, даже попыталась улыбнуться. — Все было отлично… Честно… Я только боюсь немного… Что если у нас после этой ночи появится ребенок?
Даниель рассмеялся с видимым облегчением.
— По этому поводу даже можешь не волноваться. Я принимаю настойку бестолника, так что незапланированные дети мне точно не грозят.
— Хорошо… — прошептала я.
Правда ведь хорошо, да?
На узкой кровати нам двоим было тесно, но я была рада, что можно вплотную прижаться к Даниелю, чувствовать, как вздымается от дыхания его грудь, ощущать его ладонь на своем бедре. Даниель пристроил ее на моей обнаженной коже без всякого смущения, так, словно делал это всю жизнь. Он уснул быстро, а я все смотрела и смотрела в темноту.
21
Первое, что я почувствовала утром, едва открыла глаза, как рука Даниеля расстегивает пуговицы на рубашке. Я робко попыталась оттолкнуть его ладонь, но он, смеясь, придавил меня к подушке и принялся шутя покусывать мои губы.
— Немного поздно строить из себя недотрогу, галчонок, — сказал он чуть погодя. — Дай хоть насмотрюсь на тебя.
Я смирилась, понимая, что жене от мужа скрывать нечего, вот только от смущения затараторила:
— А где мы будем жить? У моих нельзя. Можно у твоих, конечно. Но было бы лучше, если бы у нас был свой дом. Хотя бы совсем маленький. Пять-шесть комнат, больше и не нужно… Дани… Ай…
— Что, неужели снова больно?
Он уверенно ласкал меня, гладил и беззастенчиво разглядывал, а слушал совсем невнимательно.
— Даниель, кое-что случилось, пока ты отсутствовал…
Он вскинул на меня быстрый взгляд, от которого почему-то сделалось зябко, а решительность мигом испарилась. Но Даниель должен знать. Теперь, когда мы почти женаты. Колдун грозился, что сила представляет опасность для тех, кому я дорога, значит, Даниелю тоже следует поберечься. Даже хорошо, что он сейчас отвезет меня во Фловер. Пока я побуду в доме его родителей, а потом… Решение обязательно найдется.
— Даниель, три, вернее, уже четыре дня назад…
— Какая ты болтушка! — прервал меня Даниель и применил свой любимый способ заставить меня замолчать — закрыл рот поцелуем. — Давай лучше займемся взрослым делом…
— Ох, ну подожди…
Но Даниель уже горел желанием, глаза его затуманились. Он снова взял меня, а я так и не успела ему ничего рассказать.
— Ты прелесть, — сказал он спустя несколько долгих минут. — Сонная, мягкая, сладкая девочка. Но пищишь, как котенок. Все ведь хорошо?
