— Я сделаю все, что смогу, — сказал он, взяв себя в руки.
— И как можно скорее! Сейчас на приеме у Леннисов ведь все члены совета, правда? Поговори прямо сейчас!
Похоже, отец был настолько выбит из колеи, что просьба поговорить с членами городского совета прямо сейчас показалась ему правильной.
Музыканты уже сыграли вступление ко второму вальсу, когда отец выпустил мою руку. Его лоб блестел от капелек пота.
— Помнишь, где мама? — Кажется, папа напрочь забыл о необходимости называть ее леди Даулет. — Найдешь сама?
— Да, конечно!
Отец направился прямо к Тайлу Леннису — хозяину дома, он тоже входил в совет. Я осталась одна в центре зала. Вокруг меня кружились пары, и я попыталась проскользнуть к стене, чтобы потом вернуться туда, где ожидали мама, Ада и Верн.
Стены зала для приемов украшали зеркала в полный рост. Обычно их закрывали панелями, но сейчас открыли в честь начала сезона. Из-за зеркал зал представлялся в несколько раз больше, чем он есть.
Я протискивалась между танцующими и вдруг увидела, что мне навстречу движется очаровательная незнакомка. Она казалась черным огоньком на фитильке свечи, осколком сияющей темноты. Я залюбовалась… И лишь секунду спустя поняла, что смотрю на свое отражение.
— Ох…
Замерла, не в силах отвести взгляд. Никогда не думала, что могу выглядеть так притягательно, так прекрасно и так… пугающе.
Ведь внутри я все та же девочка… Та же ли?
Я огляделась, пытаясь отыскать глазами родных. Хотелось удостовериться, что для них я по-прежнему маленькая девочка.
— Кого я вижу! — раздался за моей спиной тонкий голос. — Наша юная колдунья.
Я сразу его узнала. И в зеркале рядом со мной, конечно, отразилась Флора. Флора Мейс в платье персикового цвета, выгодно оттеняющем ее светлую кожу и волосы.
Ну, с Флорой я как-нибудь справлюсь! Я обернулась, презрительно сжав губы.
— Здравствуй, Флора! Давно не виделись!
— Здравствуй, Агата.
Из тени шагнул тот, кого я сначала не заметила. Тот, с кем не готова была встретиться. Слишком живы были воспоминания. Слишком тяжело мне было от них… Я надеялась, что голос мой не дрогнет, а лицо не изменится.
— Здравствуй, Даниель.
Сердце, громыхая, полезло куда-то в горло, вот-вот выскочит вон. Против воли я проследила за выражением его глаз. Что я увижу в них? Раскаяние? Сожаление?
Даниель выглядел отлично. Впрочем, он всегда выглядит отлично. Мундир сидел на нем как влитой. Светлые волосы чуть отросли и вились на висках. Светлые глаза… смеялись. Как в детстве, когда он осуществил задуманную шалость, или как тогда, когда он готовился исподтишка ущипнуть меня.
Мне сделалось дурно. А он заметил, что я испугалась, и широко улыбнулся.
— Ты так внезапно оставила меня в прошлый раз, — сказал он так, будто речь шла о светском рауте. — Я тебя ничем не обидел?
Посмотрел внимательно, стараясь не упустить ни одной капельки боли, проступившей на моем лице.
Флора рассмеялась и прильнула к Даниелю, обняла его за руку.
— Что ты, Дани! Разве бы ты мог обидеть? Просто некоторые не понимают разницу… между болью и удовольствием.
— Извините, мне пора.
Я попыталась обойти их, но Даниель поймал меня за запястье.
— Куда же ты так быстро!
42
Кожу кольнуло, как бывает, когда с пальцев срывается искра. Даниель как будто растерялся, но только на мгновение. Хватка стала жестче.
Я не должна показывать слабости! Нельзя позволить втоптать меня в грязь!
Начать вырываться? Но гости на приеме немедленно обратят на это внимание. Сейчас они еще не определились с тем, как относиться ко мне — к дочери генерала, превратившейся в отверженную. Сейчас они хранят нейтралитет. Но все может рухнуть в тот миг, когда Даниель и Флора при всех унизят меня.
«За что ты так со мной? За что?» — заплакала внутри меня маленькая девочка.
А магичка расправила плечи и улыбнулась.
— По своим колдовским делам, разумеется, — ответила я.
— Каким же? — захихикала Флора. — Вы со своим колдунишкой поджариваете мышей и едите их на ужин? Или…
Она в притворном ужасе прикрыла ладошкой рот.
— Неужели и жабами питаетесь? Тогда вам не понравится наша человеческая еда.
Флора смеялась. Даниель улыбался. Но как-то неуверенно. И смотрел на меня странно. Спутница подтолкнула его локтем.
— Мерзко, наверное, ощущать во рту его язык? На вкус как протухшая жаба? Часто тебе приходится раздвигать перед ним ноги? — выплюнул он.
Даниель ударил меня под дых. Его слова истекали ядом, были несправедливы и жестоки. А ведь я ничего ему не сделала. Я готова была на все ради него…
«Ты сам — дохлая жаба! Это твои поцелуи отдают тухлятиной!» — хотела крикнуть я.
И не могла. Собиралась ударить заклинанием колючей лозы, выпустить иголки, которые вонзились бы в ладонь Даниеля и заставили бы его разжать тиски, но от волнения позабыла формулу. Жалкая магичка… Ничего не могу…
Только не заплакать! Дыши, Агата, дыши!
— Отпусти ее.
Голос, который я услышала, был сдержан и тих, он источал мертвенное спокойствие застывшей снежной глыбы. Тёрн! За моей спиной!
Даниель все еще сжимал запястье, не давая мне оглянуться, тогда я посмотрела в зеркало, чтобы увидеть отражение Тёрна. Отражения двоились, троились. Вокруг нас в бесконечном хороводе двигались пары, будто стремились окружить, взять в кольцо. Яркие пятна света, па, поклоны. Всюду, куда ни глянь.
Вот в отражении застыла испуганная девушка в черном платье — я. Напротив нее чуть побледневшая, однако не погасившая дерзкой улыбки Флора. Даниель кривит в усмешке губы. Вот только усмешка его — защитная маска.
А за моей спиной незнакомец. Коротко подстриженные темные волосы, сюртук из серой искристой ткани. У незнакомца неожиданно широкие плечи и узкая талия. Крылья тонкого носа подрагивают от тщательно скрываемой ярости.
И во всех зеркалах, всюду, куда ни кинь взгляд — одно и то же. Даниель как-то сморщился, стал меньше ростом. Или он всегда был ниже на полголовы? А незнакомец сузил глаза, чуть подался вперед и сказал голосом Тёрна:
— Ты ведь чувствуешь это, не правда ли? Да, мальчик? Желание, которое иногда сбивает тебя с ног? Ты просыпаешься по ночам со вскриком, с ее именем на губах.
Его голос был вкрадчивым, тихим. Так почему же мне чудилось, будто каждое слово бьет Даниеля наотмашь по лицу, точно пощечина? Тёрн не тронул его и пальцем, а Даниель посерел и шатался, но руки моей не отпускал, словно она была якорем, удерживающим его в штормящем море.
