– А акции? Ты ведь продал его акции. Я выписала тебе доверенность на ведение всех дел, и ты их продал. За сколько, кому, не сказал.
– А ты спрашивала? Тебя никогда не волновало, откуда в твоем кошельке и на твоей карточке берутся деньги.
– Кому ты их продал? Тем, кто убил папу? Раньше я не верила, что можно убить из-за каких-то бумажек, но теперь понимаю. Я помню, как папа хотел сохранить завод и производство, сколько сил на это положил. Отца не стало – и где теперь завод? Его нет. Но кто-то здорово нажился, и ты в том числе.
– Я?.. Да как у тебя язык повернулся сказать такое!
– У тебя хорошая привычка: хранить документы вечно. Сегодня я нашла в твоих бумагах вот это.
Она протянула пожелтевший корешок приходного ордера. За трехзначной цифрой следовало шесть нулей, ниже число дублировала сумма прописью, под ней расплылась лиловая печать.
– Ты рылась в моем столе?! – заорал Андрей, выхватывая из ее рук бумажку.
– У нас с тобой общее имущество, – усмехнулась Ирина. – И удивительно, как ты, такой опытный и дальновидный юрист, до сих пор не додумался написать договор о раздельном.
– Ты, ты… – задыхался он. – Ты всю жизнь сидела на моей шее…
– Неужели? Денег от акций, – она кивнула на корешок, – с лихвой хватило на покупку этой квартиры. Кстати, договор купли-продажи я тоже обнаружила у тебя в ящике. Думаю, и на офис для тебя осталось. А если не хватало – так были деньги от продажи моей питерской квартиры и дачи. Уж больно быстро ты открыл собственную контору в Москве.
– Твое наследство было продано уже после заключения брака, прибыль от продажи может считаться общей, если правильно повернуть дело.
– Вот-вот… Повернуть, провернуть – это ты можешь, не сомневаюсь! Но, живя с тобой, я тоже кое-чему научилась. Так что, если не хочешь потерять большее, давай делиться по-хорошему.
– Это как?
– Мне квартира и алименты, тебе дача и бизнес.
– Алименты?
– А что? Я ведь имею право на них претендовать?
– Надя совершеннолетняя.
– Но пока еще учится.
– Я буду продолжать оплачивать учебу нашей дочери.
– Моей дочери.
Лицо Андрея перекосилось от возмущения.
– Ты ей сказала?
– Пока не сказала, но обязательно скажу. Ей пора узнать правду.
– Дрянь неблагодарная! – его прорвало. Не подбирая слов, он вывалил все, о чем молчал много лет. – Ты забыла, как я три месяца ходил к тебе в больницу, когда ты лежала на сохранении? Забыла, что я принял этого ребенка, как своего? Забыла, как ждал несколько месяцев, что ты станешь мне настоящей женой? Ты ей так и не стала! Как часто мы с тобой трахались, а? Будто нищий, я вымаливал у тебя милости – исполнения супружеского долга. Все годы! Девятнадцать лет!.. Ты никогда не думала обо мне, жила только для дочери. А я? Я – что, не человек?.. Как я просил тебя еще родить – забыла? Разве что в ногах не валялся, а ты наотрез, Наденька для тебя была центром вселенной… И ты ведь вначале просто не подпускала меня к ней! Не давала взять на руки, все боялась, что разревется. А мне ведь тоже хотелось прижать к себе крохотное тельце, погладить кудрявую головку… Но ты отгородилась вместе с ней: вы – семья, а я?.. Не более, чем кошелек?..
Андрей продолжал кричать, впервые так эмоционально и искренне, выплескивая на нее свою многолетнюю горечь и боль, и Ире вдруг стало жалко его. А еще стыдно. К чему она завела разговор об акциях, деньгах, квартире? По большому счету, разве это главное? Главное, что оба они несчастны. Со стороны посмотреть, вполне благополучная семья. Но она так и не смогла заставить себя полюбить мужа, а он начал искать любви на стороне. Кто виноват в этом? Не она ли сама?
– …Что ты хочешь рассказать Наде? Про то, как ее мать гуляла по молодости и нагуляла ее с парнем, который бесследно исчез, даже не узнав о ее существовании? Тогда уж расскажи и о том, как я ходил под окнами больницы на Чапыгина, когда в три месяца у нее подозревали пневмонию… Расскажи, как нес до города на руках, когда на пляже в Адлере она пропорола ножку… Напомни, как в пять лет возил через пол-Москвы в бассейн, откладывая два раза в неделю все вечерние дела. Про то, как каждый год я отправлял вас с ней на курорты, напомни… Чего ты добьешься со своей правдой? Только того, что Надя перестанет считать меня отцом. А ведь другого у нее нет!
Глядя на его покрасневшее, перекошенное от гнева и боли лицо, Ира опомнилась и сказала тихо:
– Прости. Я не буду ей ничего говорить. И вообще, я не с того начала. Надя тут ни при чем, и деньги ни при чем. Давай разойдемся по-хорошему.
– Это как? – все еще не придя в себя после дикой вспышки, язвительно поинтересовался Андрей.
– Я бы хотела остаться в этой квартире. Больше мне ничего не надо.
Немного помолчав, он проговорил смягчившимся тоном:
– У тебя совсем небольшая зарплата. Я буду помогать.
– Спасибо, но постараюсь справиться сама. Если ты по-прежнему будешь посылать Наде деньги…
– Конечно, буду.
– Ладно. Только… давай поскорее оформим все официально. Мне бы хотелось успеть до отпуска.
Сан-Франциско – Москва, 2014
В Москву летели через Нью-Йорк. На удобный рейс из Сан-Франциско нашлись только билеты бизнес-класса. Через проход от них устроился огромный негр, каждое движение которого сопровождалось натужным пыхтением. Наблюдая за ним, Дэну пришло в голову, что люди с серьезной степенью ожирения, а таких в США миллионы, наверно, просто вынуждены летать бизнес-классом, потому что в обычные кресла они ни за что не втиснутся. Он хотел шепнуть об этом Наде, но она хмуро уставилась в окно.
Вторые сутки она такая. Вначале плакала полночи – он слышал, сам заснул лишь под утро. Когда проснулся, Наденька спала, а он достал из ее чемодана паспорт и заказал два билета на Москву. Затем позвонил Арджуну и попросил продлить отпуск на неделю. Предполагал, что на работу не вернется, и все-таки предупредил.
Практически всю дорогу до Пало-Альто Надя молчала. Он нарочно поехал через Малибу, чтобы катить по солнечному побережью, но она равнодушно взирала на пляжи, полные народа. На его реплики совсем не отвечала, и он оставил попытки ее разговорить, но все-таки изредка бросал взгляды, невольно ища в лице фамильные черты, и удивляясь, как раньше их не заметил. Такие же соболиные брови в молодости были у его матери, и яркие глаза, не нуждающиеся ни в какой подводке. Разрез немного другой, а тонкость, прозрачность век – это Ирино. Нос – да ведь нос почти как у него, с едва заметной горбинкой, только короче. Губы – тугие, будто вырезанные талантливым скульптором, и, если судить по старым фотографиям, в точности как у его бабушки, маминой мамы. Слегка вьющаяся грива волос, цветом почти как у него, сейчас забрана в небрежный хвост.
