— Зачем? Разве ты не сделал этот дом точной копией дома моей мечты?
Марьяна оборачивается. Я вижу шторм в её глазах. Вижу смятение. Пожимаю плечами, старательно игнорируя вновь вырвавшуюся из-под контроля обезболивающих боль. Мне хватило ночных мучений, и утром я трусливо закинулся парой таблеток, чтобы выдержать этот день.
— Я готов предложить тебе все, что угодно, Марьяна. Но ты же каждый раз выбираешь не меня. Правда? — спрашиваю устало, и чтобы сменить опостылевшую тему, продолжаю: — Пойдем. Дверь в детскую — вторая направо.
Зачем я это говорю, если все равно иду первым? Толкаю дверь, щелкаю выключателем и отхожу в сторону.
— Ну, как?
Я довольно отчетливо помню фото с той глупой доски визуализации, которую по совету психолога Марьяна сделала, в попытке справиться с депрессией. И надеюсь, что поступил правильно. Может, конечно, стоило дождаться завершения работ, но… Ладно, что уж об этом думать. (299f4)
Оборачиваюсь. Марьяна так и стоит в дерном проеме, будто не решаясь войти.
- Марьян? Тебе не нравится? Мы можем все переделать, ты только скажи. Надо было розовым все здесь выкрасить, да? Я же говорил! Говорил дизайнеру, а она пристала ко мне с этим «модным сливочным», выдержанным в общей стилистике дома…
— Нет-нет, что ты… Мне нравится.
— Правда?
— Да. Это великолепно. Господи, какой же ты показушник, Балашов…
На последнем слове Марьяна всхлипывает, но тут же испуганно прикрывает ладонью рот. Она такая растерянная. Но такая сильная… А мне хочется крикнуть: пожалуйста, будь слабее. Знаете, как в том стихотворении у Рождественского? Один в один. Мне с ней, такой уверенной, трудно очень. И с ненавидящей… такой.
— Все для тебя, детка. Все для те… — сиплю от переполняющих душу эмоций, но даже не успеваю договорить. Потому что она затыкает мой рот поцелуем. Жарким, нет… горячим, как ад. Вот еще стоит у порога, а секунду спустя — висит на мне. Прихватываю ее губы в ответ и врываюсь в ее рот языком. Поверить не могу, что Марьяна сама меня целует. Просто не могу в это поверить! Она вкусная. Она — самая лучшая и желанная. Мне всегда ее мало. И никогда не будет достаточно. Как последний наркоман, тянусь за новой и новой дозой. Она — мой дилер удовольствия. Она — мое все. Толкаю ее вперед, зажимаю между стеной и собственным телом. Рычу, ощущая ее так близко. Сгребаю волосы в жменю, оттягиваю вниз, запрокидывая лицо. Царапаю зубами кожу на горле, бью языком по трепещущей на шее жилке. Член стоит так, что становится больно. Брюки вот-вот лопнут по швам. Понимаю, что нужно притормозить. Что могу напугать ее таким напором. Но просто нет сил. Это самое лучшее из того, что случалось со мной за долгое время. Я столько ждал ее, что просто не могу поверить в то, что она моя…
— Демид… — шепчет Марьяна. Скольжу вниз по ее ногам, поднимаю юбку. Меня колотит. Касаюсь лбом ее плеча. Со свистом втягиваю воздух и осторожно, по миллиметру, продвигаюсь вверх по бедру. Свет в комнате гаснет в момент, когда мои пальцы достигают кромки чулка. И мои сомнения гаснут тоже.
Глава 7
Марьяна
В ординаторской тихо. Дело идет к вечеру, и работы не то, чтобы много. Сегодня спокойное дежурство, но все может измениться в любой момент. Если кто-то поступит по скорой или сам обратится в приемный покой с ребенком. Это случается довольно часто, собственно, поэтому мы и здесь.
— Марьяш, тебе кофе сварить?
Поднимаю голову и растерянно улыбаюсь Димке. Ему хорошо за тридцать, и по большому счету никакой он не Димка. Но из-за довольно мальчишеской смазливой внешности никто его иначе не называет. Санитарки с медсестрами и те Димкают за глаза. Он это знает и не обижается.
— В своей чудо-кофеварке?
— Угу.
— Вари. У тебя самый вкусный кофе во всем отделении. И даже вкуснее, чем в автомате на втором этаже.
— Вот так комплимент!
Улыбаюсь и тяну руку к зазвонившему телефону. Прекрасно. Фейстайм вызов от Балашова. Вот и как мне на него смотреть, после всего?
Бросаю беглый взгляд в зеркало, приглаживаю волосы и встаю из-за стола. Не хочу, чтобы у этого разговора были свидетели. Принимаю вызов и выхожу в коридор. На экране появляется счастливое лицо Полинки на фоне рельефной мужской груди. Сглатываю собравшуюся во рту слюну и натянуто улыбаюсь дочери.
— Привет. А я все думаю, что ты мне не звонишь?
— Мы с папой были в зоопалке.
— Серьезно? И тебе понравилось?
— Осинь. Сейтяс показу, какой он купил мне шалик…
Полинка слезает с отцовских колен и уносится в неизвестном направлении. Демид поднимает телефон выше. Теперь я вижу его мощную шею, квадратный подбородок с уже начавшим желтеть фингалом и смеющиеся глаза.
— Особенно Полинку впечатлил размер детородного органа жирафа.
— Ты шутишь? — щурюсь я.
— Если бы. Заходим в павильон, а он как на ладони за стеклом. И тут Полинка как заорет: «Папа, смотли, какой у него огромный писю-ю-юн!» Я оценил. Как и еще человек двадцать посетителей.
Балашов откидывает голову и смеется. Ведет рукой по лбу. Я вспоминаю, что эти руки делали со мной еще совсем недавно, и не могу выдавить из себя ни звука, чтобы поддержать его смех. Просто тупо на него пялюсь, как последняя идиотка. Демид тоже замолкает. Переводит на меня взгляд, и я вижу, как в его глазах гаснет смех, и появляется со-о-овсем другое. Отчего я перестаю дышать.
— Вот, смотли! Плавда класивый?
Полька возвращается, прыгает отцу на руки, и тот неожиданно ухает. Только сейчас я понимаю, как ему должно быть больно, после боя. Гашу в себе неуместную жалость. Шарик, кстати, я не вижу, лишь яркую розовую ленту, к которой он, по всей видимости, крепится, но послушно киваю головой:
— Красивый. Ты не голодная?
— Нет, Ася свалила мне макалоны с сылом.
Сердце обрывается и летит в какую-то пропасть. Кровь стынет в жилах, и я понятия не имею, о чем дальше говорить. Какая Ася? Какая, мать его, Ася? После того, что было вчера? У меня начинает дергаться веко. Чешу глаз, в попытке остановить тик. Рядом с Балашовым я каждый раз превращаюсь в истеричку. Он влияет на меня пагубно. Мягко говоря…
