— Как не красиво с нашей стороны! Придется напомнить о тебе.
Подмигнув, она решительно направилась к дверям.
— Прошу, не надо, — простонала Аэрин, не желающая оставлять о себе впечатление нетерпеливой и гордой эспаонки.
— Я не позволю так относиться к своим гостям или я не Велия Норозини!
Девушка с трудом приоткрыла тяжелую дверь, ухватившись за нее двумя руками, и скрылась из вида. Не прошло минуты, как она вернулась, и на пороге возник Франческо, с которым дава уже успела познакомиться.
— Синьорина Аэрин Мендес де Рогена, прошу войти.
Дава поднялась и осторожно приблизилась к нему, теребя край платка.
— Не волнуйся, — заверила ее Велия, — тебя ни в чем не обвиняют.
И подкрепила слова ободряющим объятием.
— Ну, мне надо идти. Еще увидимся!
Опустив голову, и едва дыша, Аэрин шагнула в большую комнату, имевшую еще два выхода в верхние этажи примыкающих башен. Между ними, как раз напротив девушки, располагались конторка, длинный рабочий стол, несущий на себе каменную столешницу и приставленные к нему кресла старого стиля. Остальная мебель несла еще более утилитарный подход. Никаких гобеленов, золоченых подсвечников или картин в массивных рамах, — лишь по периметру покоились обветренные каменные пальцы колонн времен империи Гардин, и на стене над столом, заставляя обратить на себя внимание, застыло барельефное панно, драматически подсвеченное снизу скрытым фонарем. Неизвестные мастера воссоздали в нем, искусно вырезав, символичную сцену торжественной казни Красной Королевы.
В последнюю очередь дава заметила сидящего на стуле с высокой прямой спинкой прародителя Миллениум, изучающего манускрипт. Бледная кожа обтягивала его скулы и зрительно увеличивала белесые ногти на руках, бережно разглаживающих пергамент. Учитывая чрезмерную субтильность, Норозини не выглядел дряхлым старцем — при этом во всем Ая не нашлось бы человека, знавшего точный возраст старшего в семье. В противовес слабому телу, ледяной взгляд имел достаточную силу для подавления воли собеседника.
Дверь скрипнула, захлопнувшись: Франческо остался снаружи, чем испугал Аэрин, не думавшей остаться наедине с прародителем.
Свернув манускрипт и убрав его в деревянный футляр, старик поднял темные бездонные глаза.
— Присаживайся, — донесся до нее строгий голос.
Аэрин повиновалась и с покорным видом прошла до стола.
— Маргад заверил меня, что ты поддерживаешь традиционные ценности.
— Да, это так.
— Расскажи, о ком ты вспоминаешь, когда тебя просят рассказать о семье?
Ожидая ответа, вампиро невозмутимо наблюдал за ней, не торопя ни словом, ни жестом.
Дава задумалась. В памяти вырос зыбкий образ Мелиссы, хватающей за руки и залезающей на чемодан, чтобы повиснуть на шее старшей сестры, когда она возвращалась из поездок. Девушка печально улыбнулась.
— Сестру.
Прародитель едва заметно наклонил голову.
— Разлука тяжелое испытание. Ты бы хотела навещать мать?
— Да, — Аэрин запнулась, не ожидая такого предложения, — я понимаю, как это сложно.
— Мы подумаем над этим. Семья самое ценное, что нам дано.
Он положил ладони на стол, и Аэрин услышала странный шорох, напоминающий перешептывания призраков на кладбище, бесконечно повторяемые бесплодным эхом гробницы. Приглядевшись к столешнице, она заметила продольные линии, которые разделяли ее по всей длине. Проследив череду жизненных струй, навеки застывших в холодной плите, дава судорожно сглотнула, опознав окаменевший слэб. Весь этот стол был одним большим Каф! Пораженная открытием, она замерла, оцепенев. Если Дон Анзиано узнает ее происхождение, то будет вынужден убить даву, несомненно, раскрывшую его тайну.
— Как и любой мужчина в Миллениум, Маргад взял на себя обязательства перед Семьей. Ему будет легче, если он ощутит твою поддержку.
— Я понимаю, Дон Норозини.
— Очень жаль, что твой отец не сможет привести тебя к алтарю. — Анзиано наклонил голову к плечу. — Мы примем меры, чтобы у тебя было все необходимое для воспитания детей.
В дверь постучали, и на пороге показался Франческо.
— Ты всегда сможешь обратиться ко мне, если тебе потребуется помощь.
Дава поклонилась и, сохраняя спокойствие, покинула кабинет, но стоило миновать приемную, и слезы потекли сами собой. Она закусила край платка и глубоко дышала, сдерживая рыдания. Сбегая по винтовой лестнице, девушка буквально натолкнулась на Маргада, и едва не упала от неожиданности. Молодой человек удержал ее за руку, и, увидев мокрое лицо, обнял и попытался успокоить.
Вот так они и стояли несколько минут. Дава не обращала внимания, что говорил идальго, однако не делала попыток вырваться из холодных объятий, поскольку она мысленно повторяла слова прародителя, очень похожие на эпитафию для ее заживо погребенной свободы. Выспыхнув глубоко внутри, почти сразу погас уголек непокорности: у нее еще не было моральных сил противостоять давлению столь могучему противнику.
* * *
Выплеснув липкие помои, Маргарита повернулась спиной к кухне и вытерла уставшие руки о передник. Вызвавшись помочь кухаркам, она хотела получить небольшую передышку, обернувшуюся для нее очередным унижением. Повар, оказавшийся другом старшего конюха, обещал утопить ее в корыте и скормить свиньям, если она хотя бы прикоснется к продуктам. Девушка не испытывала к нему ненависти, понимая его ответственность и зная свой воровато-голодный вид. Когда она выпросила у него самое простое платье с передником, то едва не расплакалась от счастья. Как мало ей теперь нужно…
Ее чуткий слух улавливал мяуканье хозяйского кота, выпрашивающего угощение, стук ложек, скользящих по тарелкам и кружек, опускаемых на обеденный стол трапезничающими мужчинами, ведущими однообразные, и зачастую тошнотворно-пошлые разговоры. Где-то под полом в амбаре шуршала мышь, а с другой стороны подворья под аккомпанемент надоедливого жужжания мух доносилось утробное ворчание гончих, изредка перебиваемое резким лошадиным храпом и глухим перестуком копыт в деннике.
Маргарита сосредоточилась на последнем звуке и повернула голову, чтобы узнать о происходящем далеко за пределами высокой ограды подворья. По ее лицу промелькнула тень облегчения.
— Что встала? Иди посуду отмывай!
Знакомый грубый голос, казалось, кричал прямо в ухо. Девушка поспешила на кухню, ловко увернувшись от шлепка полотенцем.
Разумеется, ей оставили огромный грязный котел, покрытый толстым слоем копоти и жира. Маргарита вздохнула и принялась за чистку, старательно игнорируя издевательские взгляды кухарок, самодовольно шутивших о ее внешности в перерывах между обсуждениями мужчин. В этом отношении они были хуже конюхов. Рано или поздно кто-нибудь из них пытался обхватить за талию проходящую мимо девушку и та вырывалась на радость остальным. Знали бы конюхи, что именного этого кухарки и добивались…
