— Ричард выискивает самых отчаянных и храбрых офицеров, стремящихся сделать карьеру. Ему известно о каждом, кто чем-то отличился на службе. Вы понимаете меня, я полагаю?
— Как себя. Так значит, набирает команду?
— Могу поспорить на месячное жалование, у него на примете несколько человек.
— И вы считаете, он не оскорбил меня?
Вильям подумал, прежде чем ответить и умерил пыл.
— Возможно, сэр.
— Если бы вы ушли, я бы лишился правой руки. Вы думали об этом мистер Хонортаун, не так ли?
Собеседник заерзал на месте и промолчал.
— Представьте такой расклад. Без Коу я хромаю на одну ногу. Потеря мистера Бриджлайка равносильна слепоте. Отсутствие сэра Рубена сломает мне спину. У нас мало людей. Каждый офицер или матрос на Политимии более ценен, чем на фрегате или ранговом корабле.
Джонатан выдержал паузу.
— Этого недостаточно, чтобы бросить вызов и слишком дерзко, чтобы пройти мимо. Обдумайте мои слова мистер Хонортаун, пока мы идем в расположение.
Коммандер допил свой чай и кивнул своим мыслям:
— И все-таки здесь чертовски хороший чай!
* * *
Для некоторых обреченных, подобных ей в своем невезении, чья сомнительная удача зависела от действующей фазы луны, жизнь напоминала веревку, туго сплетенную из черно-белых лент. Одни полосы были длиннее, другие короче, иногда рваные края заслоняли красоту гладких нитей и портили общее впечатление. Особенно выделялся последний лоскут, свисающий с конца уродливым обрывком. До его появления Маргарита думала, что знает, как выглядит черный цвет…
Здравомыслие подсказывало, что, наверное, ей все-таки не стоило так подставляться под удары Марко. Блуждая во мраке отчаяния, она воспринимала опасность как верную подругу, которая всегда будет рядом с ней, и не ожидала, какой ценой окажется в Капелле. Впрочем, иногда лучше допустить ошибку, едва не погубившую тебя, чем жалеть об упущенных возможностях.
Она не помнила, как ее перевозили в карете и поили снадобьями и бульоном. Может быть, сознание благоразумно погасло, уберегая себя от невыносимой пытки. Мучительные боли, сковавшие помутившийся рассудок в страдающем теле, породили неожиданную мысль, будто она не заметит разницы, если попадет в безлуние. Просто все закончится и боль исчезнет.
В эти роковые минуты ее жизнь и рассудок балансировали на бесконечно тонкой грани, и в немногочисленные моменты просветления ее память выбрасывала случайные фрагменты прошлого. Большинство из них не имели какого-то сакрального значения и, не вызывая эмоций, погружались в омут забвения сразу же после своего появления. Однако, один из образов смог прорваться сквозь мутную пелену агонии и предстал перед мысленным взором полноцветной четкой формой, растущей во все стороны пока, постепенно поглощая внимание Маргариты, не затянула ее в неспокойный сон.
Лунь и Лýна. Так они называли себя в детстве, когда их семья занимала старинный и большой дом в богатом районе города. Комнат было с избытком, а захламленный чердак и подвал вызывали у юных жильцов подлинное восхищение. Ничего удивительного, что их любимой игрой были прятки. Как и все дети, целиком и полностью поглощенные забавами, они увлекались и забывали обо всем на свете.
Они не поняли причину шума, когда в дом ворвались грабители. Лишь крики матери заставили их замереть и прислушаться к звукам падающей мебели и мужской ругани. Все произошла так быстро и неожиданно, что они не успели испугаться. Страх пришел несколько позже: вместе с тяжелыми шагами над головой и методичным шумом вынимаемых ящиков, чье содержимое немедленно выбрасывалось на пол. Антонио старательно зажимал ладонями ее уши, но она все равно догадалась, потому что знала запах свежей крови.
Потом все стихло.
Маргарита не могла рассказать, сколько времени они провели, забившись в самый темный угол, где вздрагивали при каждом шорохе в особняке или скрипе выбитой входной двери, качающейся на ветру. Помнила только, как они поднялись навстречу голосам прибежавших солдат и еще ту пустоту, образовавшуюся внутри, после осознания всего масштаба трагедии.
В тот безлунный вечер она потеряла родителей.
Никто и никогда не забывает первого прикосновения к безлунию, но у каждого это происходит иначе. Значительно позже, наблюдая за лунным сиянием в последующие года взросления, Маргарита никак не могла смириться с горькой участью сироты. Не говоря об этом брату, она не переставала испытывать сомнения в возможности родителей уберечь детей от подобной судьбы. Пусть обе Луны будут очевидцами, девушка не сомневалась в их чести и не позволяла подобным гнилостным мыслям, как крысам, привлеченным отвратительными миазмами предательства, испортить светлую память о семье. Иным словом, она не была готова к преждевременному уходу близких, и при каждом упоминании о безвозвратно утерянном, дикий зверь, закованный в шипастые цепи прошлого, с неприкрытой злобой смотрел на мир из глубины ее зрачков.
Если бы не голодное детство, заставившее бороться за кусок хлеба, в том числе воровством, Маргарита выросла приличной горожанкой, и ей бы не пришлось носить поношенное платье и заниматься незаконным ремеслом в угоду семье Сагро. Девушка всей душой ненавидела свою жизнь и мечтала уехать к родственникам, забыв о своем прошлом и татуировке-клейме воровки. Невозможность этого поступка здесь и сейчас выводили ее из себя, а собственная слабость, больше похожая на беспомощность, сводила с ума.
Был только один человек, чье имя вырвало ее из калейдоскопа горестных страданий и отвлекло от всепоглощающей ноющей боли. Ее брат, Антонио, все еще находился в опасности.
Вспомнив, из-за кого она рисковала, поставив на благородство Эмиры все, что имела, у нее получилось прогнать отравляющие душу рассуждения о жалости к себе и собрать силы для продолжения борьбы. Удерживая в воображении лицо Антонио, обрамленное волосами цвета платины, ей становилось немного легче переносить жжение. Пусть от ее лопаток до поясницы унизительным отпечатком жестокости будет тянуться один сплошной шрам. По сравнению с их мечтой это недостойные упоминания временные трудности.
Личный лекарь семьи, не покидавший женских владений Трейнов, перестал в тайне выпрашивать у Ликов быструю и гуманную смерть для пациентки и стыдливо прятать маковое молочко, восхитившись звериным упрямством, с которым Маргарита цеплялась за жизнь. Еще большее удивление ждало его впереди. Спустя два дня девушка встала с кровати и начала ходить по комнате босиком. Она еще не могла согнуться, чтобы обуться, и закусывала в кровь губы при каждом неловком движении, но продолжала бродить, пока не закончились силы, доказав окружающим, чем она отличается от слабовольных прислужниц. Под угрозами быть связанной ремнями, ее заставили лежать на животе, поскольку через свежую перевязку проступили багровые пятна. Маргарита удивлялась собственной целеустремленности и терпеливо ждала хозяйку, ради внимания которой позволила исполосовать спину. Напоминая себе о смертельной угрозе, нависающей над братом, она не могла праздно лежать, мечтая о скорейшем выздоровлении.
