Потом попались какие-то дерганые, злющие. Без разговоров сразу схватили за шиворот. Маса тоже разозлился. Одного, второго немножко стукнул, но набежала целая туча — с тупыми и колющими предметами. Бабах! Бабах! И путь свободен.
Тут Маса заглянул в магазин, увидел в нем один-единственный оставшийся патрон и понял, что этаким манером до парка Ханадзоно не доберешься. Конечно, в штанине еще есть полезнейшая складная бритва, но остолопы по глупости ее вряд ли испугаются, полезут со своими копьями, топорами, и придется кого-нибудь порезать, а резать остолопов не к лицу пожилому, уважающему себя человеку. Лучше двигаться не улицами, а через развалины. Получится не так быстро, зато спокойней.
Свернул с тротуара. Пошел, прячась за руинам. И очень правильно сделал.
На ближайшем перекрестке размахивала руками группа мужчин, все с красными повязками, а один, в середине, еще и в шляпе и при портфеле, очень важный. Видимо, какой-нибудь самооборонный начальник. Ему возбужденно рассказывали:
— ...Голова лысая, как у монаха, рожа зверская, одет в клетчатый сэбиро.
Маса посмотрел на свой клетчатый пиджак, задумчиво погладил гладко выбритую макушку.
— Сообщить на все заставы, что по району бродит корейский террорист с пистолетом, — распорядилась шляпа. — Приметы: среднего роста, плотный, бритая голова, клетчатый пиджак. Очень опасен. Уничтожить на месте, не вступая в разговоры. Исполняйте!
В четыре стороны бросились посыльные. Следуя пословице «когда все бегают, лучше посидеть», Маса присел на корточки. Кому захочется, чтобы его уничтожили, да еще не вступая в разговоры?
Выход был только один — поменять приметы.
Некоторое время он кружил по разоренным кварталам, пока не нашел то, что нужно.
То, что нужно, стояло у фонарного столба. Косопузый дядька в очках, с дробовиком на плече. Одет в юкату, на рукаве красная тряпка, голова повязана платком, чтоб не напекло.
Бесшумно подойдя сзади, Маса вкрадчиво спросил:
— Про лысого корейского террориста с пистолетом слыхал? Это я.
Дядька подпрыгнул, обернулся, выронил ружье. Оно, впрочем, было негодное, с отломанным курком.
— Ты кто? Что сторожишь? — поинтересовался Маса.
— Я провизор из здешней аптеки... Поставлен охранять государственный флаг, террорист-сан, — дрожа, поклонился дружинник.
На фонаре действительно болтался белый лоскут, с красным кругом.
— Давай сюда повязку. И юкату. И платок. Очки тоже давай, — прибавил Маса, подумав, что с точки зрение идиота корейские террористы в очках ходить не могут.
— Теперь вы меня убьете? — проблеял раздевшийся защитник государственного флага.
— Обязан, — строго сказал Маса. — У нас, террористов, такой порядок.
Дядька зажмурился, но просить пощады не стал. Всякий японец понимает: порядок есть порядок
— ...Однако мы, корейские террористы, тоже люди, — вздохнул Маса. — Эх, возьму грех на душу, оставлю тебя в живых.
Близорукие глаза аптекаря замигали. В них были изумление и робкая надежда.
— Но пообещай, что никому не расскажешь о нашей встрече.
— Клянусь! — завопил ограбленный. И потом долго кланялся вслед: — Спасибо вам, террорист-сан, спасибо!
Не расскажет. Потому что японец и понимает долг благодарности.
Дальше Маса шел в открытую. Надел юкату поверх костюма, бритую голову обмотал платком, нацепил очки, но главное — привязал на руку красную тряпку. Вроде не бог весть какой камуфляж, а никто чужого человека больше не останавливал. Повязка была чем-то вроде униформы, а в Японии ко всякому мундиру привыкли относиться с уважением.
За собой подобного благоговения к мундирам Маса раньше не замечал и все же чуть не прослезился, когда увидел посреди пустыря, прежде, вероятно, бывшего площадью, фигуру в черном кителе, черной фуражке, с саблей на боку. Полицейский ничего не делал. Просто стоял. Но сам его вид означал, что государство все-таки существует, что не всё в этом мире распалось. Обычный омавари, японский городовой, показался измученному Хаосом путнику мессией, несущим надежду на новое пришествие.
Ах, как добропорядочные обыватели в дореволюционной России не любили полицейских — и как затосковали по ним, когда в мире не осталось ни добра, ни порядка! В Японии-то отношение к блюстителям закона другое. Правда, и полиция другая. Полвека назад, когда ее создавали, на службу принимали только самураев, людей с достоинством. Их происхождение и поведение вызывали у публики почтение.
Важно держался и этот, нынешний полицейский. Осанка, как на параде, перчатки белее снега, пуговицы сверкают, выпученные глаза строго устремлены в пространство.
Маса кинулся к нему, как больной к доктору. И, как положено больному, начал с жалоб:
— Куда вы все подевались? Под землю от тряски провалились? Вы знаете, что в городе творится? У вас людей убивают, ни за что ни про что!
— Мне приказано стоять на посту — я стою на посту, — ответил омавари.
— Кем приказано?
— Начальником, капитаном Бабой.
Существует начальник, он отдает приказы — уже неплохо, сказал себе Маса. И скорректировал первоначальный план. Зачем обращаться за помощью к якудзе, если есть полиция?
— Где он, ваш начальник?
— Где положено. В околотке, на Хонго.
«Где положено», «в околотке», «на Хонго». Эти слова звучали для слуха прекрасной музыкой.
На улице Хонго полицейская часть находилась и в прежние времена. Хоть что-то в этом утлом мире осталось незыблемым.
ЧЕМ ХОРОША ЯПОНИЯ
Но околоток на улице Хонго не остался незыблемым. От него уцелел только обломок стены — правда, с дверью, перед которой стоял навытяжку еще один полицейский, похожий на постового с площади, как брат-близнец. Рядом на груде камней была аккуратно водружена вывеска «Полицейское управление Портового района», над нею торчал государственный флаг.
— Я к господину капитану Бабе, — сказал Маса. — По срочному делу.
Постовой откозырял, сделал чеканный разворот «кругом», постучал.
— Господин капитан, к вам посетитель!
— Пусть войдет, — отозвался строгий голос. Переступив порог, Маса обмер. Посреди битого кирпича и всякого хлама, прямо под открытым небом стоял письменный стол. На вошедшего смотрели два лица, благосклонное и суровое. Первое — с портрета, повешенного на деревянный шест: его величество микадо. Второе принадлежало сидевшему под портретом офицеру.
Он был очень широкий и головастый, как борец сумо, с преогромными закрученными усами — пышнее, чем у красного кавалерийского генерала Буденного.
— Я Баба. Чем могу быть полезен? Говорите коротко и ясно. Очень много дел, — сурово произнес начальник.
