Уху Масы, испорченному русским языком, фамилия капитана показалась никак не соответствующей мужественному облику, хотя по-японски она звучала солидно: означала «Конский Манеж». Наверное, предки господина Бабы были конюшими — почетная самурайская служба.
— Во-первых, на улице убивают корейцев. То есть даже не корейцев, а всех, кто им кажется подозрительным, — начал Маса, едва представившись, но капитан сразу же раздраженно перебил:
— Вы думаете, я этого не знаю? Людей можно понять. Они в панике, а среди корейских рабочих действительно немало смутьянов. Уже появились листовки подрывного содержания, с призывами к пролетарской революции и созданию «советов трудящихся». Черт знает, кто их развешивает.
На эту тему у Масы было предположение, но он благоразумно промолчал.
— Если среди корейцев и есть «смутьяны», разве это причина убивать всех подряд?
— Нет, не причина. — Баба насупился. — Я делаю, что могу. Но большинство моих людей погибли, или ранены, или позорные предатели — бросили службу ради спасения своих семей. Семь полицейских у меня осталось, на весь Портовый район! Одного я поставил перед дверью, остальных отправил стоять на площади и большие перекрестки, где их лучше видно. Пусть напоминают гражданам, что мы еще существуем! Сам сижу тут, как идиот, и ничего не делаю! Принимаю посетителей и отправляю их ни с чем! От начальства ни приказов, ни помощи — ничего!
Сразу было видно, что нервы у капитана на взводе. Окончательно сорвавшись, он накинулся на Масу:
— Вы вообще кто такой? Говорите чудно, будто иностранец.
— Меня, повторяю, зовут Сибата Масахиро. Я международный сыщик, вел расследования во многих странах, — с достоинством молвил Маса. — А во времена, когда вы еще в школу не ходили, я помогал создавать иокогамскую полицию. Слышали про инспектора Асагаву, убитого «крадущимися»? Я с ним работал.
Дело в свое время было громкое, но очень уж давнее, и помянул его Маса без особой надежды. Однако Баба вскочил и с волнением воскликнул:
— Вы лично знали Героического Инспектора Гоэмона Асагаву?! Работали с ним?! Прошу вас садиться, Сибата-сенсей.
Подбежал, пододвинул стул.
Чем хороша Япония — здесь чтут память героев, с удовлетворением подумал Маса, неспешно усаживаясь. Обращение «сенсей» заставило его приосаниться.
Теперь начальник районной полиции заговорил совсем иначе.
— Погром — конечно, безобразие и хуже того позор. Откуда-то поползли слухи, упавшие на подготовленную почву, корейцам просто не повезло. Их не любят, потому что они приезжают сюда, нанимаются работать задёшево, сбивают расценки.
— Слухи поползли не просто так. Их специально распространяют.
Маса рассказал, какие листовки раздают на холме Сэнгэн. Капитан задумался.
— Если сообщения исходят от «Хиномару-гуми», к ним следует отнестись серьезно. Господин Сандаймэ человек твердых принципов. Ни в чем недостойном он участвовать не стал бы. Должно быть, у него есть основания обвинять корейцев. Хотя, учитывая воспаленное состояние умов, делать этого все равно не следовало бы...
Какой-нибудь иностранец, наверное, удивился бы, что полицейский начальник говорит о главаре бандитов с таким уважением, но Маса был японец, и к тому же якудза не вполне бандиты. Во всяком случае, не все.
Положение сенсея дает человеку массу привилегий. Например, можно рассердиться и повысить голос. Это Маса, на правах личного знакомого Героического Инспектора, и сделал.
— Значит, нужно у Сандаймэ спросить, почему он распространяет такие взрывоопасные слухи! И это-то уж вы сделать можете. Чем сидеть тут «как идиот»!
О втором деле — про украденную Глэдис — международный сыщик решил пока не говорить. Во-первых, японские полицейские (а впрочем, любые полицейские) не способны вместить в башку два трудных дела сразу. А во-вторых, гораздо лучше будет выяснить про Шрам-На-Лбу у самого Сандаймэ, явившись к нему с представителем власти.
— Нет, сенсей. Извините, не могу. Я должен находиться здесь, в управлении. Это мой долг. Мимо проходят люди, видят, что власть на месте, и немного успокаиваются. Я — не просто человек по имени Итиро Баба, я олицетворяю государство.
— Олицетворяете то, чего нет. Почему государство ничего не делает?
Капитан подвигал усищами, запыхтел. Ответил неохотно, понизив голос:
— Потому что у нас демократия. Парламент, партии. Вы же знаете, неделю назад умер премьер-министр Като, его кабинет ушел в отставку, а новое правительство еще не сформировано. В прежние времена сёгун назначил бы главного министра, тот отдал бы приказ, и всё задвигалось бы. А сейчас, наверно, спорят, голосуют. Юристы говорят, что это и это сделать нельзя, потому что конституция... Поди еще депутатов собери в этой неразберихе. В результате никто ничего не делает. Демократическое государство — оно слабое. Нет настоящего Порядка, одна видимость.
Произнести такое вслух для японского казенного человека было непросто.
— Если государство — видимость, зачем вам сидеть на битых кирпичах в разрушенном доме? — рассудительно молвил Маса. — Флаг висит, постовой стоит. Он будет говорить людям, что господин начальник очень занят, принять не может. Посетитель увидит, что государство на месте и работает. Этого достаточно. А к тому, что обычному человеку государство ничем не поможет, все и так знают. Идемте лучше в парк Ханадзоно. Потолкуем с Сандаймэ. Нужно остановить убийства. Это самый первый долг полицейского.
С людьми, у которых развито чувство долга, легко. К тому же капитан, кажется, и сам измучился сидеть под портретом императора, пыхтя от бессилия и безделия.
— Разве что отлучиться ненадолго?
Баба прицепил саблю, надел фуражку и перчатки, расчесал щеточкой усы.
— Идемте, сенсей.
Беседа о государстве продолжалась по дороге.
Капитан с глубоким убеждением говорил:
— Вся Япония держится на одном стержне, который называется «Кокутай», «Тело Государства». В Государственном Теле живет национальный дух, он называется «Кокусуй», «Суть Государства». Каждый японец — клетка этого тела и частица этого духа. Твердо знает свой долг и права, понимает все правила и потому чувствует себя защищенным. Беда в том, что землетрясение разрушило столицу — голову, принимающую решения. Империя сейчас похожа на человека в эпилептическом припадке. Члены бессмысленно двигаются, руки и ноги дергаются, сами себя калечат... И чем дольше помрачен мозг, тем больше будет травм.
— А может быть, Кокутай — не самая лучшая концепция государства? — усомнился Маса. — Хорошо ли, когда все решения принимаются в одном пункте, который можно парализовать? И который способен совершать ошибки? В Америке, например, сорок восемь штатов, и в каждом свой собственный мозг.
— Кокутай не лучшая идея?! Какая нелепая мысль! — Баба даже остановился от изумления. — Вы слишком долго жили за границей, Сибата-сенсей. Что нам пример американцев?У них нет представления о морали. Но мы, японцы, потому и японцы, что являемся одной семьей. А в хорошей семье младшие слушаются старших, иначе семья распадается.
