– В важных вещах торопиться не стоит, – строго глянул на меня Дятлов. – Так что придется потерпеть. И слушай, не возражаешь, если я со стула пересяду на твой диван, сама знаешь, мне на мягком думается лучше.
– Ну, если лучше…
Я чуть сдвинулась к спинке дивана, освобождая Сашке край. Он быстро переместился, сел на уровне моих коленей и словно невзначай взял меня за руку.
– Так тебе тоже думается легче? – спросила я и почувствовала, что от волнения онемели губы.
Кажется, мы двигались в нужном направлении. И тут грянул звук, от которого я чуть не свалилась с дивана.
Через мгновение я сообразила, что это всего-навсего зазвонил наш стационарный телефон. Просто он редко подавал голос, да и слышала я его обычно из своей комнаты или из кухни. Мне звонили только на мобильный, матери, наверно, тоже, а на этот только по всякой ерунде типа профилактики наших окон. Но как не вовремя! Сашка мигом вскочил на ноги, заозирался.
– Это телефон, он на столе под мамиными бумагами, – выдавила я с досадой. – Ответь, ладно, а то так и будет трезвонить.
– Ага, сделаю.
Дятлов мигом отыскал аппарат, который мать, похоже, использовала как подставку для своих рабочих документов, снял трубку:
– Да. Нет. Она болеет. Да, можете со мной.
Я подняла брови вопросительно и отчасти возмущенно, давая понять, что если звонят мне, то мне и стоит передать трубку. Но Сашка повернулся спиной и просто слушал, что ему говорят, не поддакивал, не переспрашивал. Потом очень осторожно вернул трубку на базу, постоял, опираясь о стол пальцами левой руки, и только после этого повернулся и посмотрел на меня. И по его лицу, по широко распахнутым, ставшим совсем черными глазам и побелевшим губам я поняла, что случилось ужасное.
– Что такое? – прошептала я.
Сашка мигом пересек пространство комнаты и вдруг сел на корточки прямо напротив моей головы.
– Дана, это звонили с работы твоей мамы. Они сказали, что ей неожиданно стало плохо, вызвали «скорую», но… Данка, ее не спасли.
– Что? Нет! – заорала я и попыталась вскочить на ноги, но друг оказался проворнее, подлетел с пола и обеими руками прижал меня к дивану и к себе. Я яростно сопротивлялась.
– Отвали, мне надо туда, к ней на работу!
– Нет, Дана, не нужно! – переорал меня Сашка. – Ты слабая после болезни, ты до двери не дойдешь – грохнешься. Там полно народу, они сделают все, что нужно, ты будешь только мешать.
– Но это же моя мама! – простонала я.
– Я понимаю, Данка, я все понимаю! Но тебе нужно остаться дома. Слушай, я должен съездить и отвезти ее паспорт, я пообещал. Я не сообразил сказать, чтобы сами подъехали. Ты примерно представляешь, где его найти?
– Сейчас найду.
Я вскочила на ноги, воспользовавшись тем, что Сашка немного ослабил хватку. Но немедленно в глазах сгустилась тьма, к горлу подступило из желудка что-то отвратительно едкое, а ноги я перестала ощущать. Подоспевший Дятлов успел подхватить меня и оттащить обратно на диван. Посидел так немного, потом совсем робко сказал:
– Давай теперь я, ладно?
– Хорошо, – сдалась я. – Зайди в мамину комнату, открой верхний ящик комода, там папка такая старая, на завязках, красная. Принеси сюда, я найду.
Сашка тут же сорвался с места и исчез за дверью, а появился обратно меньше чем через минуту, с папкой. Этого времени мне хватило, чтобы осознать, каково будет остаться одной после его ухода. Но все равно так лучше, мне нужно время, чтобы осознать, что произошло.
Паспорт я быстро отыскала, он лежал на самом верху, как и мой. Была у мамы и такая странность: она считала, что все ценные бумаги должны храниться в одном месте на случай чего-то непредвиденного. Чтобы сразу схватить и бежать, если что.
Сашка с паспортом в руках покачивался с пятки на носок, и взгляд у него был совсем потерянный.
– Слушай, давай ты кому-то позвонишь, чтобы пока побыли с тобой, чтоб не одна тут… а я быстро обернусь, обещаю.
Он вроде как сделал движение к телефону, но тут же досадливо сморщился. Наверно, думал вызвонить кого-то из семьи Кимов, забыв нынешний расклад.
– Никого не надо. Я держусь. Просто поезжай и возвращайся скорее.
– Не знаю… Ладно, слушай, возьму твой ключ, чтобы тебе не вставать, ладно?
– Да двигай уже! – рявкнула я.
Вся эта подготовка была мучительней даже того, что мне предстояло. Дятлов сперва попятился, потом рванул к выходу. Стукнула входная дверь, и я осталась одна со своим горем. Нет, наверно, настоящего горя пока не было, я просто не могла поверить в случившееся. Ведь мама такая сильная, такой боец. Возможно, случилась ошибка, и она просто в больнице, приходит в себя после обморока, так напугавшего ее сотрудников. Я с надеждой покосилась на телефон. Наверняка он скоро зазвонит, и все прояснится.
Чтобы отвлечься, я снова полезла в папку, но там не было ничего интересного, кроме документов, полисов, старых удостоверений. Наверху лежал блокнот-еженедельник в желтой кожаной обложке, довольно потрепанный. Я перелистала его и убедилась, что мама пользовалась им последние лет пять, но редко, не чаще раза в месяц, заполняла разлинованные листы своим бисерным почерком без наклона. В основном какие-то выписки, например десять способов использовать перекись водорода. Фамилии с адресами. Короткие впечатления от прочитанных и чем-то зацепивших ее книг. Краткие описания тех дней, которые маме, наверно, показались очень счастливыми, например, как мы целый день посвятили рыбам, были сперва в океанариуме, а потом в дельфинарии и закончили программу в рыбном ресторанчике «Песнь моряка» на Итальянской. А я уже и забыла этот день четыре года назад… вот вспомнила, и слезы потекли сплошным потоком.
Я все же долистала блокнот до последних заполненных страниц, держа его подальше от глаз, и увидела последнюю запись, сделанную, видимо, в самый разгар моей болезни. Даже почерк тут был не такой четкий, мама наверняка писала очень усталой и огорченной.
Дана болеет тяжело, врач был повторно и сказал, что течение болезни какое-то нетипичное. Дергаюсь, а не связано ли это как-то с тем, что восемнадцать ей исполнится всего через три месяца? Посоветоваться не с кем, хотя телефоны тех людей сохранились. Какие же мы наивные были тогда! Конечно, все давно сменили номера, как и я. Но очень хотелось бы знать, как у них сложилось. И страшно, вдруг там не получилось? Ерунда, конечно, паранойя, но куда деваться от мыслей. Скорее бы конец года, чтобы все закончилось, и тогда можно будет отдохнуть наконец…
Слезы иссякли, я обмерла с открытым ртом, стараясь осознать только что прочитанное. Что могли значить эти строки? Впервые у меня в голове вдруг разом сложилась версия, вместившая все странности, связанные с матерью и мной. А что, если у меня какое-то врожденное заболевание, которое проявляется до восемнадцати лет? А потом, получается, можно не волноваться, раз мама ждала конца года, то есть первого января, то есть моего дня рождения. А Кныш и Конрад – фамилии ребят, больных тем же, и мама боялась, что я встречусь с ними и они мне что-то расскажут, напугают… мама ведь знает, какая я мнительная. Поэтому даже перестала общаться с родителями тех ребят, хоть и хранила их телефоны.
