Обсуждение и выработка стратегии решения этих, как выразился Кац, архиважных вопросов у нас забуксовала. Как всегда, всё упиралось в нехватку кадров и денег. Креативили мы, наверное, с полчаса, при этом мой друг замучил меня ставшим модным в Петрограде выражением – архиважный. Любое действие, которое предлагал Кац, было архиважное. Меня это достало, и я решил бороться с очередным заскоком своего друга проверенным способом – упоить Каца, чтобы его светлая голова очистилась. Несколько рюмок и мне не помешает, чтобы хоть ненадолго сбросить с себя гигантский груз ответственности перед историей. Эта долбаная ответственность так придавила, что мешает разрабатывать дальнейшие шаги. Боишься нарушить вроде бы стабильно идущий процесс государственной жизни. Получается, мы начинаем дёргаться, когда всё начинает сыпаться. Действуем по принципу – не буди лихо, пока тихо. А поддержать это «тихо» можем только при помощи огромных денег и преданных кадров. Всего этого нет, и в ближайшее время не предвидится. А имеется разваливающаяся армия, гниющая элита и почти доведённое до отчаянья население. Действовать по апробированному методу большевиков не получится. Во-первых, мы с Кацем всё-таки недотягиваем до уровня Ленина и его ближайших сподвижников. Во-вторых, у нас нет партии с людьми, фанатически преданными идее всеобщего равенства. По существу, мы контрреволюционеры, но у нас имеется одно преимущество перед умнейшими и деятельными вождями этого времени – мы знаем, чем кончится эксперимент по созданию счастливого будущего дорвавшимися до власти марксистами. Так что получался порочный круг. Мы не могли действовать как большевики, а повысить благосостояние народа до приемлемого уровня, чтобы люди прекратили себя чувствовать униженными и оскорблёнными, не было средств. Вот я и решил нарушить охватывающую нас безнадёгу, заявив:
– Ну что, серый кардинал, не тянем мы с тобой, чтобы решать такие задачи. А всё потому, что ты в Шушенском не зимовал и, когда произносишь архиважные задачи, не проглатываешь букву «р». Далеки мы с тобой от народа, как говаривал наш вечно молодой Владимир Ильич. Давай с горя напьёмся, что ли? Глядишь, в голову какая-нибудь умная мысля заскочит.
Кац хмыкнул, но не возразил. Я посчитал это согласием, встал с дивана, на котором мы сидели, выглянул из кабинета и крикнул Пахому, чтобы он принёс что-нибудь перекусить. Бутылка шустовского коньяка была, можно сказать, под рукой, я припрятал её в секретере, еще до отъезда на фронт. Когда Пахом зашёл в кабинет с подносом, заставленным разными чашками со съестным, я чуть не плюнул в этот поднос и в очередной раз пожалел, что позволил Первухину отправиться на операцию с десантным отделением ефрейтора Никонова. Упросил меня рыжий злодей. А кто он, спрашивается, если лишил своего императора привычного закусона. Страшно ругаясь про себя матом, я всё-таки тщательно осмотрел то, что принёс Пахом на подносе. Там были блюда для чаепития, но не для закуски. Ждать, пока дворецкий, исполняющий сейчас роль и ординарца и денщика, принесёт настоящую закуску, совершенно не хотелось. Поэтому я сквозь зубы недовольно бросил:
– Ладно, Пахом, ставь поднос на маленький стол возле дивана и иди, продолжай дежурить возле телефона.
Во дворце было два телефона – один в кабинете, а второй стоял в большом холле, сейчас выполнявшем функцию приёмной. Я мог куда-нибудь выйти или, в конце концов, пойти спать, а у телефона в приёмной всегда был человек. Или адъютант, или Первухин, а сейчас вот Пахом. Так что Михаил Второй, если был в своей резиденции, всегда был на связи. Хотя если прямо сказать, меня эта связь уже стала раздражать. Когда был в тылу у австрийцев, то мечтал хоть о какой-нибудь связи, а уже в Луцке с ностальгией вспоминал, какое это счастье – быть далеко от телефона и телеграфа. Тогда хоть действовал, а когда попал к своим, большую часть времени занимался разговорами по телефону или общением с телеграфистами. Но в Луцке я хоть не шифровался, вернее шифровкой телеграмм занимались другие люди, а сейчас, находясь в собственном доме, в разговорах с доверенными людьми нужно было говорить условными фразами. Как будто я не царь, а какой-нибудь заговорщик.
Именно такая у меня возникла мысль, когда после ухода Пахома зазвонил телефон. На другом конце провода был Николай Павлович. Искажения были кошмарные, и генерала Попова я узнал по его обычной присказке – мать-перемать. Если линия связи была под контролем германских спецслужб, то их куратор наверняка бы выпал в осадок, услышав такой разговор: «Докладываю, шеф: объект трясём, мать-перемать, по полной программе. Выяснил, что трёх огурцов, мать-перемать, и сорока семечек в кошёлке не хватает. Когда прессовал фасоль, узнал, что два огурца потерялись совсем недавно». Мой ответ был не менее загадочен: «Палыч, продолжай трясти грушу и дальше, молодого и рыжего на их телегах отсылай обратно. Всё, пока». Из этого разговора я понял, что Николай Павлович приступил к разработке Кексгольмского полка. Пока всё идёт ровно и без применения вооружённой силы со стороны прибывшего с генералом воинского контингента. Это и позволило дать команду, чтобы мой адъютант и Первухин возвращались в Гатчину. Несколько беспокоило отсутствие в расположении Кексгольмского полка трёх броневиков и сорока солдат и то, что об этом ничего не знало командование полка. Генерал Попов в первую очередь должен был выяснить управляемость полка. Знает ли командование, чем заняты подразделения, вплоть до отделений, а тем более броневиков, в настоящий момент времени. Если броневики и четыре отделения отсутствуют на территории военной части без ведома её командира, то о какой управляемости можно говорить? Мне известно, что один из этих броневиков был уничтожен при нападении на царский кортеж. Остаётся выяснить, где в ближайшее время могут появиться оставшиеся броневики и сорок солдат. В голове прозвучал ответ на свой же вопрос: конечно, здесь, в Гатчине. Германский резидент, узнав, что Михаил избежал устроенного им капкана, бросит все силы, чтобы выполнить задание и уничтожить русского императора.
Нахлынувшие после звонка генерала Попова мысли отбили всякую охоту расслабляться, распивая шустовский коньяк. Какое тут, к чёрту, пьянство, когда придут убивать меня с Кацем. Естественно, я сразу же поделился своими мыслями с другом, тем более он тоже стал мишенью. Всё-таки Кац был истинным аналитиком, а не практиком, как я, которого полученное известие подстёгивало к организации противодействия гнусным замыслам врагов. Мой друг сразу же копнул вглубь, спросив:
– Михась, почему ты уверен, что броневики и солдаты из Кексгольмского полка направлены именно на наше устранение? Конечно, после участия броневика Кексгольмского полка в нападении на кортеж, в котором, по предположению штаба экстремистов, находился император, этого исключать нельзя, но всё-таки нелогично это. Не мог германский резидент узнать, что император жив и операция провалилась. Ведь у напавших финских егерей радиостанции не было, и сообщить о провале операции они сообщить не могли. Ведь так же?
– Ну, допустим, так! Но броневики и солдаты из расположения Кексгольмского полка убыли практически перед приездом генерала Попова. Конечно, я не знаю, когда расположение полка покинули солдаты – может быть, и не вместе с броневиками, а уже после того, как Николай Павлович приступил к допросам, а территория была оцеплена ингушами и десантниками мехгруппы. Но факт остаётся фактом – из расположения Кексгольмского полка убыли в неизвестном направлении две единицы бронетехники и довольно большая группа вооружённых солдат. И это случилось после неудавшегося нападения на императора. Согласись, что это очень подозрительно и настораживает.
