– Ваше величество, указ о назначении господина Маннергейма генерал-губернатором Финляндского княжества подготовлен. Можно подписывать хоть сейчас.
– Ну, так давай я его подпишу, что встал как столб? Мы с Густавом Карловичем уже всё обговорили – можно запускать бумаги в дело.
Пока Кац с пачкой бумаг шёл от двери к моему письменному столу, я взглянул на Маннергейма. Несомненно, генерал был ошарашен оперативностью работы аппарата нового императора. Совсем недавно он дал согласие на пост генерал-губернатора, а указ о его назначении уже подготовлен. Про себя я усмехнулся, а на словах постарался объяснить такую оперативность, заявив:
– Я был уверен, Густав Карлович, что ты любишь свою малую родину и согласишься стать её капитаном, чтобы благополучно миновать начинающийся шторм. Поэтому ещё до твоего приезда поручил господину Джонсону подготовить необходимые бумаги. И когда они будут готовы, без всякого доклада заходить в мой кабинет. Вот познакомься с моим доверенным лицом – господином Джонсоном. Именно его комитет будет заниматься вопросами Финляндии. Если возникнут трудности, обращайся в КНП. Он расположен в здании, где раньше размещался Институт благородных девиц. В нём, конечно, сейчас девицы только на пишущих машинках печатают, но КНП занимается благородным делом. И вы скоро это поймёте. Всё, господа, – дела делами, а обед по расписанию. Густав Карлович, чтобы не откладывать дело в долгий ящик, сейчас с господином Джонсоном отправляйтесь в Петроград и займитесь делами по вхождению в должность генерал-губернатора Финляндии. Господин Джонсон возьмёт на себя подписание бумаг у Родзянко и в Министерстве внутренних дел у Протопопова, а вам нужно будет посетить секретариат Госсовета.
После этих слов я взял у подошедшего Каца требующие подписи императора документы, вывел на них: «Михаил Второй», – и расписался. Подпись Михаила я долго отрабатывал, славу богу она была не очень сложная, и получалось более-менее похоже. Конечно, при проверке графологами на соответствие её подписи природного Михаила она бы отличалась, но сначала им нужно было раздобыть подписи брата Николая Второго до вселения меня в его тело. А это было сделать не так уж и легко, в официальных бумагах он не расписывался. И, соответственно, не было архивов, где бы хранились документы с подписью Михаила. Может быть, где-то и были, но бумаг, которые подписал великий князь после вселения моей сущности в тело Михаила, было наверняка больше. Я по привычке, принесённой из двадцать первого века, ставил свои автографы практически на все бумаги, составленные с моим участием. Кац тоже был подвержен привычкам двадцать первого века и подготовил указ в двух экземплярах, что в это время не было принято. Но я посчитал это правильным и вручил один экземпляр указа с подписью императора Маннергейму. Он удивился, но я его успокоил, сказав:
– Густав Карлович, я специально вручаю вам указ со своей подписью, для того чтобы вы могли как можно быстрее приступить к обязанностям генерал-губернатора Финляндии. Аналогичный экземпляр указа пойдёт обычным путём – через секретариат и прочие бюрократические процедуры. А это время. Не раньше чем через три-четыре дня с этим указом смогут ознакомиться нынешний генерал-губернатор Финляндии и прочие ответственные люди княжества. Естественно, как при любой смене власти, они будут подчищать свои огрехи. И потом будет трудно найти тех чиновников, которые поддерживают сепаратистов или, по крайней мере, закрывают глаза на их действия. А вот если ты приедешь раньше, чем до Хельсинки дойдёт информация о назначении нового генерал-губернатора, то чиновники не успеют подчистить все хвосты. И, соответственно, ты сможешь подобрать в свою администрацию не замаранных связью с сепаратистами людей. Так что давай, Густав Карлович, не тяни – ковать железо нужно, пока оно горячее. Может быть, генерал-лейтенант Зейн ещё не видел моей подписи, то ты тогда смело телефонируй мне в Петроград, я с этим деятелем переговорю. Ишь, превратил княжество в рассадник сепаратистов и революционеров! Думаю, твоё появление до официальной публикации указа поможет выявить чиновников, не заинтересованных в победе России в этой войне.
Высказав ещё ряд пожеланий Маннергейму, я замолчал, дав возможность Кацу согласовать с генералом их совместные действия. Техническая сторона прохождения указа через бюрократическое сито меня мало интересовала, поэтому я слушал разговор Каца с Маннергеймом вполуха. Но всё равно иногда вставлял свои замечания. Был, так сказать, активным собеседником. Наконец все вопросы были обговорены, настала пора действовать. А именно – Кацу и Маннергейму отправляться в Петроград и, как говорится, делать подписанному указу ноги. Очень естественно получилось, что Кац поехал в Петроград не на грузовике, а вместе с Маннергеймом на его легковом автомобиле. Генерал предложил, а Кац и не отказался. Но «Форд» спецгруппы я всё равно отправил с ними. Во-первых, как охрану, а во-вторых, не будет же ближайший соратник императора разъезжать по Петрограду на извозчике. Лучше уж на грузовике, тем более бронированный «Форд» с пулемётом над кабиной смотрелся весьма солидно. А можно было и не привлекать к «Форду» внимание – превратив его в обычный грузовик с кузовом, закрытым брезентовым тентом. Не любящий выпячивать себя Кац захотел передвигаться именно на таком персональном автомобиле. Ну что же, как говорится – хозяин барин. Для меня самое главное было то, что кабина бронированная, а под брезентом в кузове спрятан пулемёт и размещены бойцы спецгруппы. Так что я с лёгким сердцем проводил своего друга. И после этого начались обычные будни монарха без посетителей. Вместо общения с живыми людьми, пришлось говорить в телефонную трубку. Телефонная связь в эти времена была кошмарная, приходилось не говорить, а орать, чтобы собеседник сквозь помехи смог хоть что-то услышать. А не отвечать на телефонные вызовы было нельзя – императору по пустякам не звонят. О важности телефонных разговоров можно было судить по тому, что наименее важный звонок был от генерала Попова по поводу его расследования в Кексгольмском полку, а ещё вчера действия Николая Павловича были у меня в приоритете.
Часа два я насиловал свой голос и слуховой аппарат, разговаривая по тому телефонному убожеству, которое стояло у меня на письменном столе. А в двадцать первом веке подобное убожество выставлялось в лучших антикварных магазинах и стоило непомерных денег. Попробовал бы купивший такой антиквариат поговорить по нему хотя бы полчаса в те времена, когда телефонная связь переживала свой младенческий возраст. Думаю, головная боль у него была бы обеспечена. Я продержался почти два часа, да и то, наверное, потому, что уши, мозги и горло были всё-таки человека этого времени. С большим облегчением я прекратил телефонный мазохизм и отправился на обед. При этом думал, что, слава богу, не дал команду, чтобы обед подали в кабинет. А сначала перед телефонным марафоном хотел это сделать. Тогда меня остановило только то, что в два часа должен был прибыть с визитом военный министр Шуваев. Предстояло уговорить его принять пост главнокомандующего. Дело было важное, и не хотелось, чтобы он застал меня обедающим в кабинете. Даже если и потороплюсь с обедом, Шуваев может увидеть официантов, выносящих из кабинета царя использованную посуду. Уж лучше задержаться в столовой, чем военный министр заметит такое поведение русского царя в быту. Я же помазанник Божий, а значит, и вести себя должен соответственно. Одним словом, сегодняшний обед явился спасителем моего рассудка, слухового аппарата и голосовых связок. И даже то, что я после обеда встречаюсь с министром Шуваевым для важного разговора, меня после испытанных мучений ничуть не напрягало. Лучше уж два часа самого тяжёлого разговора с живым человеком, чем выслушивать в телефонной трубке непотребные звуки, пытаясь в своём мозгу разложить их на осмысленные человеческие фразы.
