Он по моему жесту пошел вниз, лестница тянется и тянется, глубокая, как спуск в ленинградское метро. Я шел следом. Ребята даже не догадываются, что начал эту операцию давно, когда мои прогнозы никто всерьез не принял или не захотел принять, и я, переключившись на неприятную мне часть работы, спрогнозировал подъем и падение биржевых цен, сыграл, заработал очень даже весьма. На закупку аппаратуры использовал именно эти деньги. Частично устаревший, изношенный, но сумел ухватить и очень важный комплекс для тонкой настройки и калибровки нейроморфных сетей последнего поколения.
Пришлось приложить немало усилий, чтобы перевести его в «несвоевременное использование средств» а потом поместить в дальний угол склада, откуда потом втихую грузовые дроны перетащили по туннелю из склада, что послужил тиром, в подземный бункер.
Спускаясь по выплавленным из камня ступенькам, услышал снизу недоумевающе-восторженные голоса. Кто-то еще, только увидев в стене металлическую дверь сейфового типа, ощутил, что не все вот так сразу потеряно.
Выходит, это не совсем бегство, просто отступление на заранее подготовленные позиции. Даже не отступление, а так, ретирада. Такое хоть малость, но утешает, даже в какой-то мере подбадривает. По крайней мере, не дает впасть в полнейшее уныние, как было в какой-то момент, когда услышали приказ оставить все и прятаться в подвал.
Спускаться пришлось долго, шли сперва молча, потом начались полные недоумения вопросы, наконец далеко внизу в тусклом аварийном свете замаячила еще одна дверь, еще массивнее, перекрывающая весь коридор.
Сокол повернул голову, сказал на ходу:
– Как бункер Верховного Главнокомандующего!
– Куда там Верховному, – ответил я, – Самое ценное в мире это мы. Заходи и закрывай дверь.
Дверь, правда, захлопнулась за нами сама, точнее, Сюзанна проследила, чтобы все шло так, как я спрогнозировал и запрограммировал.
В помещении вспыхнул яркий свет. Все остановились, щурятся, глаза за время спуска адаптировались к тусклому, а сейчас как будто снова под полуденным солнцем.
Экранные обои на стенах засветились, появились виды теплых морей и тропических островов.
Я оперся спиной на металл двери, чувствуя слабость в ногах и во всем теле. Весь мой поредевший коллектив сбился в кучку, кто-то смотрит в ожидании, кто-то поглядывает в радостном недоумении по сторонам.
– Осваивайтесь, – сказал я громко. – Последний рубеж! Пан или пропал, как говорили предки…
– Либо грудь в крестах, – добавил знающий Тютюнников, любит блеснуть эрудицией, – либо голова в кустах, aut Caesar aut nihil…
– Либо погибнем здесь, – прервал я, – либо в сингулярность шагнем отсюда!.. Осваивайтесь, располагайтесь, обживайтесь.
Сверху донесся толчок, прокатился далекий гул. На больших экранах вспыхнул немыслимо яркий свет, словно на поверхности взорвалась атомная бомба.
Уткин спросил в тревоге:
– Шеф…
– Бомба объемного взрыва, – объяснил я. – В народе называемая вакуумной. Плюс термобомба на первом этаже.
Все замерли, прислушиваясь, он спросил осторожно:
– Вакуумная, понятно… а термобомба?
Я ответил без охоты:
– Вакуумная снесла все наверху, а термальная расплавила фундамент и землю на глубину, захватив и наш подвал с тиром. Мы сейчас под огромной раскаленной добела массой монолитного камня в сотни тысяч тонн и толщиной метров в пятьсот. Возможно, придется включить кондиционеры. Это недолго, магма быстро остывает и скоро окажемся под плитой из перестроенного камня, который не возьмет никакой бур, кроме особо заточенных под такие же особые операции.
Сокол спросил осевшим голосом:
– Как мы глубоко?
– Шестьсот, – сообщил я, – хороший такой слой, надежный. А в ширину над нами плита вообще на полкилометра. И везде прочнее гранита. Неплохая гарантия, что о нас больше никто не вспомнит. Для всех мы погибли при взрыве.
– А взрыв как-то объяснят?
– Неолуды? – уточнил я. – Для них мы сумасшедшие, что все равно бы взорвали весь мир. В лабораториях всегда, по их мнению, что-то да взрывается.
Он кивнул.
– Да и кроме того, в мире, что идет под откос, кто до таких мелочей будет докапываться?.. Сейчас горят целые города, взрываются нефтяные терминалы и танкеры… Что творят сволочи, что творят!
– Дикари любят жечь, – напомнил я. – Когда мы в детстве проходим стадию дикарства, тоже любим огонь… Ладно, здесь противопожарные меры надежные, так что обживайтесь! Никто не знает, сколько здесь пробудем.
Очень медленно начали разбредаться, дальше помещение тонет в темноте, но по мере того как кто-то входит в зону видимости датчика, там загорается мягкий свет, выхватывая из темноты кусочек пространства, словно создавая его из ничего.
Я помалкивал, прекрасно понимаю тот нервный спад после предельного напряжения сил и нервов, все готовились драться до последнего и погибнуть, защищая наши идеалы ученых, а взамен я преподнес возможность провести в бункере всю оставшуюся жизнь, что должно больше радовать, но это придется потом, а пока нервное опустошение и предельный упадок сил.
Уткин остановился, спросил шепотом:
– А криокамера с Камнегрызом…
– Здесь, – сообщил я. – Сокол с Валентайном перетащили. Она там, где еще четыре. Была возможность заполучить, вот я и.
Он ушел осматривать бункер, а Сокол, у которого появилась возможность продолжить работу над чипом, выпрямился и с энтузиазмом потер ладони.
– Ладно, – сказал он властным голосом прежнего руководителя лаборатории, – как жить, подумаем позже. Хотя, уверен, наш шеф, который теперь уже точно директор института, все продумал, хотя я в это и не верю…
Уткин обронил угрюмо, но с надеждой в голосе:
– Он теперь не только директор института. Боюсь, уже единственный уцелевший директор…
– Иран еще держится, – напомнил Тютюнников. – Там неолудов убивают на месте.
– И Саудовская Аравия, – добавил Лавр. – Неолудов объявили гомосексуалистами, по той же статье вешают в течение двадцати четырех часов. Но там неолуды побеждают в другом…
Сокол поморщился.
– Да, оказаться в одном строю с такими не слишком велика честь… Валентайн!.. Проверь, что там дальше из оборудования. Не думаю, чтобы шеф затащил нас сюда только затем, чтобы отсидеться, играя в любимый им бридж.
– Хотя кто-то был бы рад, – сказал Южалин задумчиво. – А что, чем не жизнь в вечности? Есть что-то и в неолудстве… Ладно, продолжим каторжанить на благо и во имя! Раз уж такая возможность подвернулась…
– Сама, – вставил Уткин. – Взяла и подвернулась.
Сокол отмахнулся, не реагируя на ехидную реплику. Судя по его отрешенному виду, сейчас ничего не интересует больше, чем возможность продолжить работу с «Фемто-3», а то и с «Фемто-4»…
