Каждый раз, когда старик Архип заканчивал свой обход по ягодным местам, а это случалось ближе к полудню, обязательно делал крюк к горам, где заприметил однажды удивительный родник. Неброский на вид, тот вытекал из небольшой расщелины, превращался в ручей, а потом снова исчезал, никак, в подводной реке. Вода в нем ласково журчала, спадая на отполированные камешки, а под лучами солнца серебрилась, а то и переливалась радугой. И каждый раз он подходил к источнику свежести, кланялся ему, а потом вволю пил и мочил студеной водой усы и бороду.
В этот день старик шел с туеском земляники — собирал, когда роса еще не совсем спала, чтобы ягода не слежалась, сохранила свежесть на весь день. О другом дне он и не помышлял — эк, невидаль, вот начнется он, тогда и можно подумать!
От опушки леса до гор — версты три, а то и меньше — для Архипа это — ноги размять поутру. Так что шел он, прислушиваясь к шелесту деревьев, к пересвисту и пению птиц, принюхиваясь к запахам — нет ли где огня или другой нечисти, поглядывая по сторонам — нет ли кого чужого, хоть зверя, хоть человека.
А вот и та расщелина! По обе стороны — зеленые кусты, под ними — высокая трава. Знать, достаточно для корней влаги! Сбросил берданку, склонил голову, поблагодарил Господа и приложился к воде, как младенец к соску матери. И тут… слышит он, будто добавился к привычной мелодии леса какой-то новый, тревожный звук. И не свист ветра, и не уханье птицы, и не рык волка… Нет! А словно жалобное постанывание… или поскуливание… раненого детеныша зверя.
А слух у Архипа был острым! Еще мальчонкой находил дорогу до дома, заблудившись в сосняке в пургу. Ох, и мело тогда, ветер завывал на все голоса… Но ведь не сбился с пути, потому как научился слушать мир, что вокруг, а значит, ладить с ним.
Старик приподнял голову и прислушался. Да, так и есть! Горы окрест были пологими и невысокими, а вот чуть восточнее — покруче, и один холм словно расколола матушка-природа на две части, образовав ущелье. Совсем недалеко отсюда, саженей не больше двухсот… Именно оттуда… и доносились звуки, хоть и слабые, чуть дрожащие… Он подобрал с камня котомку, плеснул влагой в лицо и, не раздумывая, направился к расщелине.
Пока шел, останавливался и прислушивался. Стоны, то едва различимые, то надолго замолкающие, продолжались. Наконец, пружинящей походкой, не устав еще с утра от пеших прогулок, приблизился почти вплотную к ложбинке и огляделся. Эти места, как и всю округу, которую считал своей вотчиной, знал как свои пять пальцев. За те годы, которые прожил здесь, каждую пядь земли истоптал габаритными ступнями, каждый древесный ствол обласкал шершавой ладонью и в каждый закромный уголок заглянул острым глазом.
В левой части расщелины что-то лежало! Большое и темное! Неподвижное! А раньше такого предмета не было!
В этой стороне где-то глубоко под землей протекает река, и если совсем близко подойти к ущелью, а то и сделать несколько шагов под его каменной кровлей, можно послушать, как переговаривается вода с камнями. Последнее время, может, из-за весенних проливных дождей, а может, и от избытка накопившейся под землей воды река вышла из берегов. Если точнее, она как текла раньше, так и сейчас, но… размыла где-то нутро горы и просочилась в это ущелье, образовав небольшую запруду. И вот в этой воде, неглубокой, правда, разве что по колено — что-то лежало.
Старик подошел поближе. Эх, жаль, посветить нечем… Затем, приглядевшись, не сдержался и ступил лаптями в воду. Лицом кверху, запрокинув голову на камень, лежал человек. Его ноги бултыхались, как неживые, в воде, и только широкий мокрый торс поднимался над поверхностью. От шагов старика пошли волны, и они несколько раз окатили грудь и отпрянули назад. Человек вздрогнул, не то от движения воды, не то от присутствия живой души и тихо застонал.
— Эй! Друже! — негромко сказал старик и, не услышав ответа, еще раз повторил, уже громче, — Дружок! Ты — кто?
Человек снова застонал.
Архип сделал еще несколько шагов и подошел вплотную к незнакомцу. Лицо выдавало мужчину лет тридцати пяти, темноволосого, с крупным носом и большими, чуть припухшими, губами. Глаза его были закрыты, так что неизвестно какого цвета. На голове, вроде, явных повреждений нет, разве только небольшой ушиб на правом виске. Старик дотронулся до кисти руки и мысленно проговорил: «И откуда ж ты здесь, дружище? Сколь живу, никого не видал в этих местах… Разве зверь когда пробежит…»
* * *
В вотчине деда Архипа чего только не было! Иногда он прочесывал окрестности и находил вещи, которые могли пригодиться в хозяйстве. Подбирал. Чего им без дела валяться? Как-то раз нашел вполне добрые грабли, другой раз — топор без топорища, а совсем недавно — колесо от телеги. Видать, потерял кто, а может, выбросил за ненадобностью. Однажды пошел он в лес за хворостом, да чтобы не тащить вязанку на горбу, соорудил что-то вроде тачки. А что? Связал лыком две крепких палки, а к ним — широкую доску. Вот и всех делов!
Не долго думая, он поспешил в свой «летний терем» — землянку, что подсмотрел однажды недалеко отсюда, да и дорыл ее, а рядом вроде шалаша соорудил из прутьев. Зимовал-то он чуть дальше, в заброшенном домике лесника. Там королевские покои, да и не так опасно, никакой зверь не достанет. Но… больно уж от речки далеко… А как без рыбы-то? Без нее совсем невесело. А может, и не лесник там раньше жил, кто его знает, уж больно места здесь глухие… Может, тоже кто вот так как он уже два года, с тех пор как бабка Елена умерла, царствие ей небесное… жил один-одинешенек.
Оставив в хибаре туесок с ягодой, дед прихватил с собой тачку, легонько докатил ее до расщелины да и подтянул тяжелое тело незнакомца. Малость пришлось поднатужиться, да куда без этого одному-то? Когда грузил, приметил, что чуть в стороне, зацепившись за камень, плавают два вещмешка. Странно, что их было два, а человек — один. Это наводило на мысли… Но ничего не оставалось, как только подоткнуть их под голову незнакомца. И обратил внимание еще и на то, что оба мешка были совсем хилыми, видно, их хозяева давно уже как путешествуют.
Так и пыхтел потихоньку, толкая колесо по чуть заметной тропинке через пролесок к своему «терему». А дотолкал — осторожно перетащил тело на доски, покрытые сухими ветками, а сверху — тряпьем, много чего от Елены осталось…
У незнакомца, всю дорогу не издавшего ни звука, верно, в крепкое забытье впал, чуть задрожали веки. «Слава Богу, еще не помер!» — подумал старик. Он подцепил из маленькой деревянной кадки, прикрытой досочкой, черпачком немного воды и приложил его к воспаленным губам. Человек пошевелил ими, видимо, почувствовал влагу, и сделал пару глотков. Кто его знает, сколько пролежал в воде, запрокинув голову, а значит, и не в силах дотянуться до нее?
Не то вода, не то смена обстановки сделали свое дело. Незнакомец открыл глаза.
— Ты кто ж будешь, мил человек? — спросил его старик.
— Я… я… Иваном меня зовут…
— Как хорошо! — заметил хозяин. — Иванов я люблю, был у меня брат Иван…. — но тут осекся, что ж, мол, сегодня вспоминаю лишь об умерших… с другой стороны, а кто ж живой — только он — Архип, сын известного золотодобытчика Пантелея Прокопьевича Сыромятина.
