Гизела подумала, что ее отец до сих пор сохранил свою стройность и благодаря этому на сцене выглядит очень изысканно, особенно когда подносит к плечу скрипку работы знаменитого Страдивари. У нее всегда было подозрение, что дамы в зрительном зале очарованы внешностью отца не меньше, чем музыкой, которую он исполняет. Гизела часто ловила их взгляды, прикованные к его одухотворенному лицу, обрамленному длинными прядями слегка тронутых сединой волос, а ее мать однажды сказала мужу:
— Я ревную к этим ослепительным дамам, которые дарят тебя таким вниманием.
На что Пол ответил ей так:
— И совершенно напрасно, моя дорогая. Кроме тебя, в моей жизни нет ослепительных дам!
В отличие от многих артистов Пол Феррарис ценил счастье, которое дарит человеку дом и семейный круг. К. великому разочарованию поклонников и поклонниц, он крайне редко принимал участие в банкетах, устраиваемых после выступления, и торопился домой, чтобы поужинать вдвоем с супругой. Когда подросла Гизела, они стали проводить эти вечера втроем.
Смерть жены оказалась для Пола страшным ударом; он был сражен горем, и Гизела, которая очень любила отца, понимала, что должна помочь ему справиться с отчаянием. Но единственным средством была музыка, а после смерти жены Пол Феррарис перестал выступать.
Сейчас, глядя на отца, увлеченного беседой с фрау Бубин, Гизела думала о том, что здесь, в Вене, все должно измениться к лучшему. В то же время, видя круги у него под глазами, она понимала, что он очень устал.
Допив кофе с огромной шапкой взбитых сливок, Гизела сказала:
— Ложитесь спать, папенька. Завтра вам не нужно никуда спешить, и не будет этих ужасных поездов, на которые всегда боишься опоздать. Вы сможете спать, сколько захотите!
— Это очень благоразумно, — заметила фрау Бубин. — Да и вам тоже, Fraulein, следует хорошенько выспаться. Gute Nacht, и да хранит вас Господь!
С этими словами она вышла из комнаты, а Гизела, улыбнувшись отцу, воскликнула:
— Она замечательная! Теперь я понимаю, почему вы так хотели ее увидеть.
— Сейчас ей, должно быть, уже за шестьдесят, а она по-прежнему способна болтать с нами, словно юная девушка, и порхала вокруг, как пташка. — Оба засмеялись, а потом Феррарис добавил: — Завтра, когда мы с тобой как следует отдохнем, я покажу тебе Вену. Здесь я чувствую себя так, будто наконец-то вернулся домой.
Гизела подумала, что на самом деле так оно и есть, но вслух ничего не сказала, зная, как неприятно отцу любое напоминание о том, что он англичанин всего лишь наполовину.
Его отец, дед Гизелы, был ужасным педантом, и к тому же он был женат второй раз, а мачеха обращалась с пасынком очень жестоко.
Дедушка и бабушка Пола по материнской линии были австрийцами, и на каникулы он всегда уезжал к ним, а узнав, как тяжело живется мальчику с родителями, они вообще оставили внука у себя, и Пол стал жить в Вене.
Когда стало ясно, что он обладает блестящими музыкальными способностями, они отправили его в консерваторию и дали ему свою фамилию, которую он не менял.
— Нечего ждать, что тебя как музыканта воспримут всерьез, если ты носишь английскую фамилию, — с некоторым презрением заметила как-то бабушка. — Зато к человеку по фамилии Феррарис станут относиться по меньшей мере с уважением, а это — первый шаг на пути к известности.
Пол был разумным юношей и сразу понял, что ее слова не лишены здравого смысла, тем более что Англия была ему ненавистна и он не имел ни малейшего желания вспоминать об этой стране, где ему пришлось так много страдать после смерти его матери. Он всегда считал себя австрийцем, но Гизела частенько подмечала в нем типично английские черты характера, о существовании которых сам Пол Феррарис даже не подозревал.
Мать Гизелы настаивала, чтобы дочь практиковалась в английском, независимо от того, в какой стране они в то время жили.
— Ты на три четверти англичанка, моя дорогая, — говорила она ей. — Корни человека там, где он родился, и в один прекрасный день, вернувшись в Англию, ты поймешь, что эта страна влечет тебя гораздо сильнее, чем все остальные.
— Мне кажется, это маловероятно, мама, но если вы любите Англию, я тоже постараюсь ее полюбить. Но папа всегда говорит об Австрии так романтично и так увлекательно!
— При этом он забывает о том, что в его жилах течет еще и венгерская кровь, ведь его прабабушка родом из Венгрии. Если говорить начистоту, моя дорогая, он самая настоящая дворняжка, хотя сам ни за что в этом не признается.
Они с матерью весело хохотали, и Гизела была несказанно довольна, что она причастна к истории сразу трех стран. Даже четырех, ведь они столько лет прожили во Франции. Для нее не составляло никакого труда свободно говорить на всех четырех языках.
Слушая, как фрау Бубин отдает распоряжения многочисленным служанкам, Гизела радовалась тому, что понимает все моментально и ей не нужно переводить в уме каждое предложение. «А завтра, — с замиранием сердца думала Гизела, — я услышу подлинный венский диалект, услышу, как люди разговаривают на улицах, в магазинах и в ресторанах. И конечно, в театре! Я услышу их песни!»
Внезапно она поняла, чего же еще не хватает ей здесь, кроме верховых прогулок, к которым она привыкла. Песен! Отец много раз рассказывал дочери, как они запевали все вместе — студенты, офицеры, как постепенно к ним присоединялись другие люди, и звуки песен волнами расходились по Венскому лесу, наполняя его волшебным эхом, переливались среди ветвей и возвращались назад, услаждая слух.
Словно прочитав ее мысли, отец неожиданно сказал:
— Я иду спать, Гизела. Ты тоже ложись. Фрау Бубин права, тебе надо как следует отдохнуть.
— Но ведь еще слишком рано!
— Сегодня спокойный вечер, — заметил он, — на редкость спокойный, но фрау Бубин некогда будет приглядеть за тобой, ей предстоит много хлопот, когда гости соберутся на ужин.
Интонация, с которой отец произнес эти слова, показалась ей странной. Гизела с удивлением на него посмотрела:
— Вы думаете, они станут буянить? Отец смутился.
— Разумеется, нет, — сказал он. — Они просто хорошо повеселятся. Но ты такая красивая. Ты взрослеешь и с каждым днем все больше и больше становишься похожей на свою мать. Не сомневаюсь, что к восемнадцати годам тебя придется сопровождать повсюду. Во всяком случае, тебе нельзя уже бегать где вздумается, как маленькой девочке.
Гизела была поражена:
— Это что-то новое, папа! Вы раньше никогда так не говорили.
— Просто мы вели очень скромный образ жизни и не бывали в таких городах, где красивая женщина, словно магнит, притягивает мужские взоры.
— Не стоит тревожиться, папа, — сказала Гизела. — Я сама могу о себе позаботиться. И в любом случае, не лучше ли обсудить это завтра, а не сейчас?
Взгляд отца вдруг как-то потух. Гизела знала, что ему, как и многим артистическим натурам, свойственны резкие перемены настроения. Только что он был полон энергии и жизненных сил, а в следующую минуту силы внезапно покидали его. Порой у нее возникало желание в буквальном смысле его поддержать, настолько слабым и беспомощным он тогда становился.
