Гулю он встретил в длиннющем подземном переходе под Кольцевой дорогой. Он торопился домой из института, после долгих вечерних пар. Нестерпимо хотелось есть и спать. На следующий день опять нужно было сначала на завод, где они проходили последнюю, преддипломную, практику, а вечером на учёбу.
Павел, поёживаясь, быстро шагал и уже мечтал о маминых вкусных котлетах. Но тут вдруг из темноты перехода навстречу ему вынырнула невысокая круглолицая девушка и попросила проводить до дома: а то страшно очень, в институте задержалась, и уже поздно, и свет в переходе не горит - ни одна захудалая лампочка - а переход длинный и ужасно, ужасно боязно. Всё это она выдала на одном дыхании, взволнованной скороговоркой. Павлу стало её жаль, и он проводил, конечно. И провожал так до самой весны, а весной они поженились. Это потом он понял, что умененькая Гуля просто очень хотела вырваться из семейного уюта на волю, а как - не знала. Вот и решила выйти замуж. А он, влюблённый и наивный, как лосёнок, показался подходящей кандидатурой.
Нет, дома ей не было плохо, конечно. Отчим – золотой мужик, настоящий отец, её любил ничуть не меньше родной младшей дочки Вали, бабушка обожала. Мама, всю жизнь проработавшая со строителями, мягкой и нежной не была, но это и не страшно. Просто Гуле было уже восемнадцать, на дворе те самые девяностые, которые потом с чьей-то лёгкой руки все станут называть "лихими" и кажется, что можно всё, были бы чудесные билетики в счастливую жизнь, желательно побольше количеством и покрупнее номиналом. Почему Гуля решила, что он, наивный лосёнок Пашка, должен стать тем, кто сможет обеспечить ей яркую жизнь, Павел не понимал до сих пор. Наверное, ошиблась по молодости, обозналась, не разглядела, что он не тот, кто ей нужен, совсем не тот.
Гуле хотелось веселья, развлечений, сериальных страстей и всего этого побольше, побольше. А ему – любви, дружбы, верности, тихих вечеров, и чтобы никаких скандалов. Он окончил институт и нашёл новую работу, уставал страшно, работа была нервной, требующей много времени и сил. Паша приходил после суток и подработки и падал без сил на кровать. И не хотел ни есть, ни пить. А Гуля теребила его и требовала везти её к подружкам. На его вялые отбрыкивания и призывы вспомнить, что подружки живут в пяти минутах неспешной ходьбы, а на улице белый день и она вполне могла бы прогуляться туда пешком, а обратно он её обязательно встретит, молодая жена отвечала гневными воплями. Тогда он научил Гулю водить машину, чтобы она могла ездить, куда захочет, сама. Это помогло, но ненадолго. Нашлись другие причины для недовольства.
Новая работа не приносила больших денег, зато выматывала страшно. Однажды ему так захотелось, чтобы жена его пожалела, ну хоть чуть-чуть. И он в порыве откровенности рассказал ей всё: и о беспрерывной нервотрёпке, и о начальнике, который над новичками издевался от души, особенно ненавидя тех, у кого было, как он говорил нараспев "верхнее техничисска-а-а-е". Гуля, нетерпеливо вертевшаяся у зеркала в ожидании звонка от подружки, с которой они собирались в ночной клуб, громко вздохнула, подошла к нему - он, ожидая нежного сострадания, потянулся к ней - и, уперев руки в крутые красивые бёдра, изрекла:
- Терпи, рейнджер! Шерифом станешь! - потом хмыкнула и добавила, - А что ты хотел? Такую женщину, как я, нужно достойно содержать.
Глупый наивный лосёнок дрогнул и растерянно заморгал. Он и не против был содержать, и все силы прилагал, чтобы содержать достойно. Но было очень тяжело, очень напряжённо именно тогда, в самом начале, и так хотелось понимания и любви. Глупый, глупый наивный лосёнок...
Разошлись они через два года после свадьбы. Его положили в госпиталь: требовалось сделать серьёзную операцию на позвоночнике, сказалась травма, которую он получил на своей работе. Гуля прилетела к нему, как только он позвонил и сказал, что друзья привезли зарплату и большую премию.
Он тогда так обрадовался жене! Сразу отдал все деньги и попросил походить по магазинам, развеяться. Она удовлетворённо кивнула и аккуратно положила пачку купюр в изящный кошелёк, его подарок. Он почему-то крепко-накрепко запомнил, как она лаковым красным ноготком поддевала фирменную кнопочку на фирменном же кожаном боку изящного кошелька и складывала купюры в красивое фирменное нутро.. Пока они гуляли в старом парке госпиталя, Паша всё брал Гулю за руку и вглядывался в её сосредоточенное мрачное личико с упругими круглыми щёчками, гадая, что случилось, и пытаясь отвлечь разговорами. А потом она сказала:
- Я ухожу от тебя.
Он осёкся на полуслове и непонимающе посмотрел в лицо той, кого считал женой. Нет, он не был уж совсем дураком, лосёнок уже давно повзрослел. И он понимал, чувствовал, конечно, что всё идёт к финалу и ждал этого момента, потому что сам бросать Улю не хотел, боялся обидеть хорошую девочку, сделать ей больно. Но всё же не представял, не ожидал, что случится всё вот так, в госпитале, накануне серьёзной операции. И теперь смотрел на Гулю и не мог поверить, думал даже, что ослышался, недопонял. Но она, словно желая его добить, прибавила:
- И вещи свои забери. Сегодня же.
И он забрал: перелез после ужина через забор в дальнем углу больничного парка, приехал в их общую квартиру, которую им за бесценок сдавали Гулины родственники, и всё увёз. К родителям не понёс, не хотел огорчать. Свалил все вещи в машину, а машину загнал в гараж. Всё выплыло, конечно, как всегда бывает. Отец зачем-то отправился в гараж, где не был до этого полгода или около того, увидел в салоне машины одежду сына и всё сразу понял.
Но это было уже потом, после. А тогда запыхавшийся Паша вернулся заполночь в госпиталь, потайными ходами, известными всем или почти всем пациентам, пробрался в своё отделение и на подступах к палате был остановлен соседом, добродушным весёлым лысым дядькой, который его, пацана, опекал и помог незаметно сбежать из режимного госпиталя, даром что был бывшим разведчиком.
Сосед под локоток увёл его в дальний тихий холл и под сенью монстер и диффенбахий сообщил ему, что Гуля, оказывается, разговаривала с его лечащим врачом. Это слышал ещё один больной. И доктор подробно объяснял ей, какая серьёзная операция предстоит Паше, и как долго тому придётся восстанавливаться, и что велик риск остаться инвалидом. Врач говорил и говорил о том, что Паше будет очень нелегко, и о том, как нужна ему будет поддержка близких. А Гуля, оказывается, слушала его и думала, что пора бросать не оправдавшего возложенных на него надежд, так и не понявшего, какое редкое счастье выпало на его долю в её, Гулином, лице мужа, который вдобавок может в любой момент стать обузой. И бросила.
Паша тогда долго привыкал к одиночеству, и никак не мог поверить, что хорошая девочка Гуля оказалась такой расчётливой и... и не другом оказалась, не тылом... А так... проходным вариантом... Операцию, кстати, ему так и не сделали – вмешался старенький доктор, светило, который начинал оперировать ещё на войне. Качая седой головой над рентгеновскими снимками Паши, он категорично заявил:
- Резать не дам! Ему двадцать три года всего, он с этой болячкой сам справится. - И не дал, прописал гимнастику, силовые упражнения, массаж, плавание и много ещё чего. Паша тогда был бы счастлив, если б не Гуля. А так ему было почти всё равно, хотя доктору он был благодарен, конечно.
