- Так. Всё ясно. Не зря меня наша королева Елизавета вызвала. Что стряслось, грозный ты мой?
Павел скривился и отвернулся к окну.
- Что? Со Златой своей поссорился? Она что? Отказалась за тебя замуж выйти? И правильно сделала, пойду-ка, позвоню ей, предложу свою кандидатуру.
Павел так посмотрел на него, что Ясень со стуком захлопнул рот и несколько секунд молча смотрел на друга. Потом сказал:
- У, как всё запущенно! Слушай, Рябина стоеросовая, ну ты ж никогда страусом не был, съездил бы ты к ней, что ли, поговорил. Может, фигня на постном масле, а не ссора у вас?
- Мы не ссорились.
- Ну, тем более! – обрадовался Ясень. – Тем более съезди. Даже если виновата женщина, прощения должен просить мужчина. Это ж аксиома! Вот увидишь, как она рада будет. Ну, купи цветочки, конфетки…
- Ясень, заткнись.
- Ой, какие мы грозные сегодня! Паш, не дури! – Ясень вскочил, забегал, топоча, по кабинету. Заглянул в шкаф, порылся в нём – в шкафу что-то падало и шуршало – извлёк куртку Рябинина, потряс и полез по карманам.
- Так, права на месте… Ключи от «Ауди» тоже… А это что за верёвка? Вешаться собрался?! Ах, нет! Пардон! Это шнурки. Шнурки я изымаю до лучших времён… Ключи от дома… Где ключи от дома?
- В машине. В бардачке, – в голосе Павла впервые за этот длинный день мелькнуло что-то, похожее на эмоцию.
- Ага. Вот и хорошо. – Ясень, конечно, уловил «положительную динамику» и забегал ещё резвее. Подскочил к Павлу, выдвинул кресло прямо с седоком из-за стола и вытряхнул друга на пол. Павел с трудом удержался на ногах и рявкнул:
- Ты что, ополоумел?!
- Я – нет. А вот ты, ясен пень, – да. Ты впервые за столько лет… Да что я говорю?! За какие «столько лет»? Ты впервые в жизни по-настоящему влюбился! И так всё хорошо шло! А тут взял и всё собрался порушить!.. Ой, вот только не надо мне, что она сама виновата! Я уже сказал, что на то ты и мужик, чтобы свои амбиции засунуть… ну, куда-нибудь подальше! Ты давай сам придумывай, куда ты свои амбиции в придачу с гордыней засовывать будешь! Что она такого натворить могла, чтобы ты вот таким стал?! И ведь не поговорил, небось, с ней даже? Ты хоть разберись сначала, Рябина! Поговори со Златой! А потом уже помирать собирайся! Понял меня?
Павел мрачно кивнул.
- Ну и молодца! – обрадовался верный друг. – Так что надевай свою передергайку… - Ясень силой напялил на Павла куртку, похлопал, потряс, ловко застегнул, как маленькому, молнию, чуть не прищемив кожу на шее, сунул в руки борсетку и выпихал в коридор.
- Иди, иди! Иди, я сказал! – одной рукой он подталкивал друга в спину, другой послал воздушный поцелуй королеве Елизавете, ставшей похожей на каменное изваяние с острова Пасхи, ногой захлопнул дверь. – Ну! Шевели поршнями, мон ами! Едем мириться!
И Павел поехал. Ясеня,с собой, разумеется, не взял. Хотя тот и порывался. Но Павел вероломно заблокировал двери, пока друг обегал «Ауди», собираясь плюхнуться на переднее пассажирское сидение, и злорадно показал язык потрясающему кулаками миротворцу.
Он страшно торопился. Ему казалось, что, если он не застанет Злату в школе и не поговорит с ней, всё станет совсем плохо. И он нёсся вперёд, ныряя в малейшие просветы между другими машинами, проскакивая на мигающий жёлтый, разгоняя слякоть по обочинам. И успел.
В окнах Златиного кабинета на третьем этаже горел тёплый жёлтый свет. Павел выскочил из машины и бегом взлетел по ступеням. За столом у входа сидел худой охранник с неподобающе интеллигентным лицом. Павел знал о нём из рассказов Златы. Она этого Василия Сергеевича очень любила, жалела и отзывалась только в восторженных выражениях.
Раньше работал Василий Сергеевич технологом на химическом заводе в маленьком городе километрах в двухстах от Москвы. И всё ему нравилось, всё его устраивало. Но потом завод закрыли. И пришлось, чтобы прокормить жену и двух обожаемых дочек, химику с высшим образованием устраиваться работать вахтовым методом в Москву. Как ни странно, оказался добрейший Василий Сергеевич в школе совершенно на своём месте. Все его любили за интеллигентность, заинтересованность в людях и неравнодушие. А со Златой они так просто стали друзьями, пятидесятилетний охранник и двадцатитрёхлетняя учительница.
- Вы к кому? – смело преградил путь высокому крепкому Павлу субтильный Василий Сергеевич.
- Я к Злате Андреевне, она здесь?
- Здесь-здесь. Где ж ей ещё быть-то? Третий этаж, направо.
- Спасибо. Я знаю.
- Только осторожно там!
Но Павел уже не слушал, он нёсся вверх по лестнице, перепрыгивая через ступени, и не сразу сообразил, что в школе что-то изменилось. А сообразив, остановился на минуту. Он тяжело дышал, всё внутри почему-то дрожало, а мозг лихорадочно работал. В школе шёл ремонт. И он знал об этом. Но, когда он был здесь в прошлый раз, ремонт только начинался. Сейчас же отчётливо пахло краской, ступени были покрыты замытыми белыми разводами, и вдоль стен на втором этаже стояли упакованные в плёнку новые окна. Павел пошёл выше уже медленнее.
В кабинете Златы играла музыка и раздавались голоса, дверь была приоткрыта. Павел заглянул внутрь. Злата и несколько её учеников, сидя кто на корточках, а кто прямо на полу, оттирали лезвиями от пола пятна краски и какой-то бежевой грязи. Кабинет смотрел на Павла новыми стеклопакетами, обильно залитыми по периметру монтажной пеной.
У Павла в голове стучало: вот дурак, вот дурак, вот дурак. Так вот где она испачкалась! Так вот откуда у неё на руке пятно от пены. А он! Как он её обидел! И не объяснил ровным счётом ничего. И отпустил на работу одну, растерянную и потрясённую. Правильно сказал Ясень – ополоумел он. С ума сошёл. И сволочь он порядочная.
Он стоял в дверях, никем не замеченный и смотрел внутрь. Ученики, среди которых Павел узнал уже знакомых ему Мишу Хабарова, Катю Барышева, Серёжу Иванова и Колю Толюшкина, болтали, смеялись. А его Злата, его бедная, обиженная им девочка, сидела в старых джинсиках среди них на полу и старательно тёрла линолеум обломком лезвия. Рукава её синего в белую полоску узенького свитера были поддёрнуты до локтя. Павел уже знал эту её привычку. Она не любила длинных рукавов, они всё время мешали ей – тёрлись манжетами о доску, когда она писала, лезли в воду, если мыла руки. И поэтому, наплевав на задуманную первоначально длину, Злата их всегда немилосердно подворачивала или подтягивала. Поэтому и пятно от монтажной пены было у неё на коже. Был бы длинный рукав – испачканным оказался бы он.
Ребята то и дело обращались к ней, она рассеянно кивала, иногда отвечала: а… да, да… - и сосредоточенно тёрла дальше. Дети встревожено переглядывались, растерянно смотрели то на Злату, то друг на друга и теребили её опять. Павлу стало ещё горше: он, взрослый мужик, ничего не понял, обидел её, даже не разобравшись, перестал доверять после первого же недоразумения. А эти подростки так всё понимали, так старались помочь, отвлечь.
