На самом деле мне бы по-хорошему поговорить с отцом Марка и Стивом, но… не сегодня. Анна сейчас уже не опасна, так что это потерпит, потому что сейчас я все еще могла не сдержаться и наговорить им такого… Хотя кого я обманываю? И так наговорю…
Я очень долго училась управлять чужими эмоциями, очень долго пыталась понять, что за хрень мне перепала и что мне с этим делать. Поначалу было хреново. Я ловила чужие чувства на лету, не умела закрываться, блокировать их, особенно плохо было в волчьей шкуре. Животные более восприимчивы к настроению, чем люди. Парадоксально, но тем не менее человеческая психика устойчивее. Я могла словить отголосок злости альфы и наброситься на кого-нибудь из стаи, могла поймать грусть, просто случайно задев плечом другого волка, и потом полдня ходить и мучиться от непонятной тоски. Моя первая охота после появления этого прошла феерично… Разгоряченные погоней молодые волки… Сказка… Я порвала оленя-однолетку в клочья. Просто стояла над тушей животного и отрывала от него куски, перекусывала кости. Не могла остановиться, полностью потеряла контроль и никого к себе не подпускала, подралась с Марком даже, когда он приблизился на расстояние, которое показалось мне слишком маленьким. Конечно, когда пришла в себя, я пошла к альфе. В том состоянии, в котором я пребывала на охоте, я представляла угрозу для стаи.
Моей первой учительницей стала Ирэн, Аллен нашел ее по сети. И пусть она знала немного, но все же помогла. Потом было решено отправить меня во Францию. Но… это была последняя уступка со стороны альфы. Джефферсон-старший считал, что дальше мне безопаснее оставаться тут. Я с этим согласна не была.
Когда солнце начало только-только клониться к закату, я вернулась домой, в стаю. И пусть страха больше не было, по крайней мере, он не жег внутренности коленным железом, напряжение все еще оставалось. И с ним тоже надо было что-что делать. И пожалуй, я даже знала, что.
Несмотря на то, что Ирэн была слабым ниптонгом, она вполне четко смогла мне объяснить, кто я и что с этим делать. Помимо прочего волчица научила меня сбрасывать напряжение… По-своему…
Я стояла в гараже перед чистым куском ткани и вертела в руках уголь. Сегодня он - мой выбор. Мне надо было расслабиться. И расслабляться я собиралась с пользой.
Я сделала музыку в плеере погромче, повернула лампу так, как мне нужно, и прикрыла на несколько секунд глаза. Забавно, но даже для того, чтобы расслабиться, надо настроиться.
Первая линия вышла несмелой и робкой.
Итак, какой же ты, Конард Макклин?
В ушах орали какие-то молодые, но подающие большие надежды металлисты. И новые черные штрихи легли на холст, уже смелее.
Сильный?
Острые линии скул, профиль, жесткие губы, глаза. Посажены немного глубже, чем нужно, и от этого кажется, что ты всегда насторожен.
Быстрый?
Тело сильное и поджарое. Гибкое. Почти идеальное. Длинные мышцы ног, широкие – груди. Торс, узкие бедра, брюки… Тебе не идут джинсы, хотя нет, не так. Тебе не подходят джинсы. Ты очень стараешься казаться своим, поэтому носишь их, чтобы не привлекать ненужного внимания. Но я видела тебя в брюках. И вот брюки – это твое.
Несгибаемый?
Подбородок всегда упрямо выдвинут вперед, мощная шея, идеально-прямая спина, широкие плечи, почти необъятные. Тебе это удивительно идет. И у тебя просто отвратительно получается быть мягким и сдержанным. Но ты так стараешься рядом со мной… Почему?
Хитрый?
Я заметила твои попытки закрыться от меня сегодня, твои попытки сдержаться. Я не понимаю, что именно ты сдерживаешь, я просто чувствую… Всех чувствую, а ты… Какой-то непрошибаемый, не могу понять, какие демоны преследуют тебя, живут внутри.
О чем думает, чего хочет твой зверь?
Чего хочешь ты?
Поза расслабленная вроде бы, вроде бы руки спокойно опущены вдоль тела, но ты смотришь… Твой взгляд не отпускает, никогда. Ты наблюдаешь, и я уверена, что посмеиваешься про себя, только смех какой-то… Горький…
Штрих у губ, немного поправить линию, добавить морщин, едва заметных, скорее намек на морщины.
…не нравится мне этот смех. Ты словно над собой смеешься. И надо мной, а я не понимаю почему. Над Марком ты тоже смеешься. Но по-другому. Он раздражает тебя, раздражает сильно, и поэтому твоя улыбка сейчас мне не нравится.
Снова несколько быстрых штрихов на губах.
Но я не буду стирать эту улыбку, потому что ты именно такой.
На что ты смотришь? Или на кого?
Взгляд цепкий, острый, как заточенная старая бритва, которыми в салунах раньше брили ковбоев. Взгляд первоклассного стрелка. Не того, кто стреляет с бедра долгими, бесполезными очередями, но того, кто охотится, выслеживает, ждет и потом одним плавным движением, одним легким касанием не оставляет жертве и шанса.
Что ты слышишь?
Твои волосы растрепал ветер. Вот так. И так. И еще несколько прядей на высоком лбу. И этот же ветер донес до тебя какие-то звуки. Так что же это за звуки, Макклин? Тебя кто-то зовет? Ты вслушиваешься в чужие шаги? Они легкие? Или тяжелые? Это враг или просто очередное незначительное препятствие? Поэтому ты вот-вот готов сорваться на бег?
Что еще принес тебе ветер?
Запах?
Легкий запах, едва заметный, но почему-то он заставляет твое тело быть в напряжении. Еще несколько штрихов у груди, четче прорисовать живот, пресс. Несколько острых линий. Здесь тоже красивые мышцы. Я помню. Я видела тебя полуобнаженным. Ты красив, Конард Макклин. Почти преступно.
Что ты чувствуешь?
Это ночь или день? Ты всматриваешься во тьму или в свет? Наверное, с первого взгляда покажется, что во тьму. Но нет… Сумерки. Лес притих, потому что ночные его жители еще не проснулись, а дневные обитатели уже уснули. И земля влажная под твоими ногами, и прилипает к обнаженной коже вечерний туман от воды, и льнет к тебе, как девушка. Она…
- Хэнсон!
Я дернулась, выронила уголь.
Черт!
В дверь гаража ломился Марк.
- Хэнсон, ты там уснула, что ли. Я вижу свет!
- Иду! – почти рыкнула, поворачиваясь к холсту. – Я… Иди в дом! Я… Я сейчас приду.
Я стояла и смотрела на то, что у меня получилось. На набросок, на еще нечеткий, но почему-то очень реальный портрет Макклина.
Черт!
Он смотрел на меня с холста, колючий, жесткий, и все равно хранил какой-то секрет, какую-то тайну…
Я подняла уголь, сделал шаг к портрету, один, другой.
Наверху, где-то над головой громко хлопнула дверь, раздались шаги.
Маркус!
Я схватила заляпанную всевозможной краской ткань и набросила на холст, потом вцепилась в очиститель. Можно, конечно, и водой. В конце концов, это всего лишь уголь, но с очистителем быстрее и следов не останется точно, а значит, и Маркус ничего не узнает.
