– Кончено, – сказал тебе человек, голосом глухим, как эхо в каньоне.
– Ладно, – ответил ты.
Его маслянисто-темные глаза расширились, взгляд стал настойчивым, словно он пытался тебя в чем-то убедить.
– Мне пришлось.
– Ладно, – повторил ты.
– Он купил мне собаку, – сказал парень.
Соответственно, последним твоим словом был вопрос:
– Кто?
А потом пришел слепящий удар, страшная белизна, трещина во времени.
А что потом? В этот момент тебя потеряли родные и приняло место, подобное тому, о котором отец рассказывал однажды в своей мастерской. Черная дыра, где тебя не обнаружил бы ни один телескоп. Размолотые годы, бесконечно тяжелая слепота, заброшенный пустынный остров в безбрежном океане – и как теперь семья смогла бы найти тебя? Возможно, только в еще одной невероятной фантазии. Только в рассказах, которым они по-прежнему пытались верить.
Чарли
Глава двадцать первая
Жил как-то мальчик, который провалился в трещину во времени. В тот воскресный день, когда Мануэль Пас ушел, Чарли спустился с сумрачной лестницы, и эта фраза показалась ему автобиографической. Крышка откинулась, обнаружив запрятанный материнский секрет, и Чарли затопило знакомое подростковое чувство вины: он был не в силах помешать Ма стать тем, кем она стала. Он робко подошел к кухонному столу с ощущением, будто его шесть футов роста – это какой-то маскарадный костюм, который позволяет ему притворяться взрослым мужчиной.
– Ма, кражи в магазинах? Серьезно? И много их было?
– Не знаю.
– Никаких «не знаю». Сколько всего ты украла?
– В последний раз или вообще?
– Господи!
Но после двадцати трех лет под непререкаемой тираничной властью Ма не было ли некоторого удовольствия в этой роли, во внезапном моральном превосходстве? Чарли пришлось напрячься, чтобы не допустить на лице улыбки.
– Это все для Оливера, – сказала Ма.
– Ну разумеется, – ответил Чарли. – Покажи мне.
Послушно, словно она всегда предвидела этот момент справедливой кары, Ма поднялась из-за стола и повела его вверх по скрипучей, прикрытой тонким ковролином лестнице. В неиспользуемой ванной второго этажа она указала на свесившуюся с потолка веревку. Чарли, подпрыгнув, как игривый котенок, ухватился за веревку и потянул ее. Вывалилась складная лестница. Поднявшись по перекладинам, Ма зажгла старенький фонарь и сняла замок с большого пластикового короба. Чарли совершенно обомлел при виде того, что там скрывалось, – кучка завернутого в полиэтилен добра.
– Ма, – сказал он. – Боже мой.
– Я знаю, – ответила она. – Это ужасно.
– Можно, конечно, и так сказать.
Чарли долго ощупывал свою голову, словно пытаясь угадать собственные мысли.
– Вот что я тебе скажу, – произнес он наконец. – Если честно. Мне это все напоминает мою книгу, только вместо бессмысленных страниц тут вещи.
Он взял DVD-диск «Космическая Одиссея 2001 года», подержал, бросил обратно в коробку.
– Значит, – сказал он, – по поводу второй темы вашего разговора.
Ма кивнула, вибрируя от усталости. Но слишком долго она держала все в себе, и теперь поведала все о том ужасном эпизоде в конференц-зале больницы, случившемся много лет назад. О вопросах Мануэля насчет Эктора и Ребекки; о том, что она не рассказала; о ее чувстве вины («словно болезнь, которую я ношу в себе») из-за давнего разговора с Оливером о Ребекке Стерлинг, который она оборвала, не дав ему ничего объяснить.
– Не знаю, как это вышло, Чарли. Просто не знаю.
– Что ж, – сказал Чарли, отряхивая пыль со своей короны хозяина дома. – Не буду говорить, что тебе не стоит переживать из-за того, что ты ничего нам не сказала. А утаить информацию от полиции? Весьма опрометчивое решение.
– Мне ли не знать.
– Но знаешь, Ма… Я ведь тоже все время об этом думал. Насчет Ребекки. Мне это настолько не давало покоя, что я подкараулил ее в Бруклине, просто чтобы поговорить.
Ева отвернулась от Чарли, не желая показывать, что его признание сделало с ее лицом.
– И что же? – тихо спросила Ма. – Она поговорила с тобой?
– Да нет, – сказал Чарли. – Но вот чего я не могу понять. Почему я просто не рассказал тебе обо всем? Почему я это скрывал, как какую-то страшную тайну? Я как будто думал… я как будто не хотел тебя мучить разговорами о той ночи. Но вот теперь я думаю, может, я очень ошибался? Может быть, гораздо, гораздо мучительнее было не разговаривать о ней.
– Но ведь сейчас мы будем говорить? – сказала Ма, и запальчивость ее тона совершенно не вязалась с тем, как она кивнула на коробку, прикрывая рот тыльной стороной ладони, словно эта постыдная груда была наконец исторгнута из ее тела болезнью.
– Ну и что теперь нам делать?
– Теперь? – переспросила Ма. – Теперь, по-моему, нам стоит пренебречь советом этой Финфрок. Завтра же зададим Оливеру все эти давние вопросы, прямо в присутствии Мануэля Паса. Оставим все это позади и сосредоточимся на том, что действительно важно. На том, чтобы помочь Оливеру.
– Правильно.
В эту ночь Чарли снова почти не спал. Около шести утра, когда он оставил попытки уснуть, измождение жгло ему глаза. Живот крутило. Ма крала вещи из магазинов; всю ночь он обдумывал эту шокирующую новость, и, когда прошло изумление, вместе с ним пропал и сладостный привкус морального превосходства. Какая женщина, спрашивал себя Чарли, будет красть чужие вещи, словно ее собственные безумные потребности значат больше общепринятых законов? Какая женщина, отвечая на вопросы полицейского, будет цепляться за жалкое и лживое оправдание, в то время как правда могла бы что-то прояснить? Наверное, думал он, та же женщина, которая забирает сына из школы, чтобы он утешал ее в горе. Которая предоставляет близким справляться с ее страданием.
Большую часть ночи Чарли варился в ядовитом воспоминании – оно относилось к первым годам после, – которое наполнило его такой злостью на мать, что он решил не дожидаться ее, хотя по скрипу фанеры понял, что она уже поднялась. Чарли оставил записку, сообщавшую, что он уехал в приют на мотоцикле. Наскоро заглотив маффин, он быстро проскользнул по растрескавшемуся особняку и бесшумно запер входную дверь.
Оголенное нежное солнце всходило над дальними горами, и его радостный свет прорисовывал четкую тень мотоцикла на асфальте. Но даже и на максимальной скорости воспоминание не уходило из головы Чарли, которую трепал ветер.
Ему было пятнадцать, а может, шестнадцать. Они уже довольно долго жили без Оливера, и Чарли начал догадываться, как напрасны его попытки удержать мать от безумия и занять чем-то, помимо ежедневных поездок в приют. Однако в то утро он все еще пытался.
