– Бывший ученик, – объяснил мистер Авалон, когда наконец подошел к Ребекке. – Забежал повидаться.
– А-а, – ответила Ребекка и вновь скользнула взглядом по этому бывшему ученику, который не двинулся с места. Он просто стоял и смотрел, как мистер Авалон разговаривает с Ребеккой. С облегчением она забралась на прохладное кожаное сиденье старомодного «кадиллака». В неловком молчании они доехали до дома мистера Авалона, и тогда Ребекка почувствовала замешательство. Она видела, как ее отец подавал себя миру – как веселого, щедрого, внимательного человека, – но дома он, казалось, снимал это обличье вместе с костюмом. Дома отец страдал от «нервов». «Нервами» он называл минное поле своего характера, где неверный шаг в любом направлении влек за собой взрыв. Любое слово Ребекки могло завести отца, и часом позже она уже заклеивала очередную ссадину, в то время как мать убеждала ее попросить прощения.
Однако мистер Авалон оказался прямой противоположностью: в своем захламленном мексиканском домике он стал еще добрее.
– Итак! – Мистер Авалон хлопнул в ладоши. – Готова к сюрпризу?
Сюрприз ждал ее в маленьком сарайчике – дощато-асбестовой постройке во дворе. Как только мистер Авалон открыл дверь, сюрприз выпрыгнул наружу.
– Как?.. – У Ребекки перехватило дыхание.
Как мистер Авалон догадался, о чем она мечтала с девяти лет? Черный шерстяной комочек, резвящийся щенок, двенадцать дюймов умиления – все это теперь принадлежало ей. Она подхватила повизгивающего песика, прижала его к лицу. У нее возникла мысль, одновременно чудесная и ужасная: не все взрослые такие, как ее родители. Проще было поверить в мир, где каждый прятал свои секреты, скрывал синяки, смывал джином воспоминание о матери, спящей в собственной рвоте. Как грустно думать, что она могла бы родиться дочерью мистера Авалона, что с таким отцом у нее была бы совсем другая жизнь.
– О боже, я сделал что-то не то? Почему ты плачешь?
Ребекка закусила губу и покачала головой:
– Ее придется держать здесь. Мои родители ни за что не разрешат взять ее домой.
– Конечно, мы так и сделаем. Ты сможешь навещать ее каждый день. Позаботься только об одном – как ее назвать.
Следующие недели были очень счастливыми. Каждый день после репетиции Ребекка навещала мистера Авалона и Эдвину, ужинала полуфабрикатами, после чего учитель помогал ей с уроками, заданиями по сценическому искусству и прочим. Что же до оплаты, то, прощаясь, мистер Авалон только похлопывал себя по щетине, и Ребекка слегка чмокала его в щеку. Когда закончилась первая четверть, оценки Ребекки не вызывали у отца его обычного припадка «нервов».
Она пока не рассказывала мистеру Авалону про своих родителей, но порой, когда они вдвоем склонялись над учебником геометрии, он проводил пальцем по вздутому, как шарик, синяку на ее плече, и глаза его увлажнялись. Она не смогла бы ничего объяснить, и была рада, что мистер Авалон не допытывается. Но однажды, когда мистер Авалон вез Ребекку к себе домой, он казался не в духе, словно отец, когда тот переступал порог их дома. Когда она спросила, как прошел день, учитель лишь втянул в себя пахнущий кожей воздух «кадиллака» и поморщился, словно Ребекка только что пукнула.
– Зачем ты говорила с Оливером Лавингом? – спросил ее мистер Авалон позже за вечерней пиццей «пеперони».
– С Оливером?
Ей вспомнился добрый, ботанского вида мальчик, с которым она болтала перед уроками литературы; мальчик, робко коснувшийся ее руки в тот вечер, когда по приглашению его отца Ребекка пришла посмотреть на звездопад. По правде говоря, беседуя с Оливером, Ребекка часто думала о том, как добр к ней мистер Авалон и как она могла бы отплатить ему.
– Он кажется одиноким, но он очень милый.
– Не прикидывайся дурочкой. Я видел, что ты с ним вся… – И мистер Авалон преувеличенно изобразил девчоночьи кокетливые ужимки, откинув волосы назад и хихикнув. – Его семья совсем не такая, как у тебя или у меня. К твоему сведению, они и представить себе не могут, что значит быть такими, как мы с тобой.
Мистер Авалон теперь стоял и позой напоминал отца, когда в том готовился мрачный взрыв.
– Чтобы быть особенным, надо быть надломленным. Такова сделка. Такой мальчик, как Оливер, этого не поймет.
Ребекка так боялась утратить внимание мистера Авалона, что не стала спрашивать «Почему?». Она сокрушенно кивнула.
– Я никому не позволю помешать тебе на твоем пути, – сказал мистер Авалон, словно дело было в этом, словно этот мило-застенчивый, тощий старшеклассник как-то претендовал на нее. Но Ребекка поняла, что, по мнению мистера Авалона, это заявление должно породить объятие, и именно тогда она встала из-за стола, чтобы он принял ее, именно тогда он впервые поцеловал ее поцелуем, совсем не похожим на те легкие касания ее губ к его щеке. Она ощутила его вкус – терпкий и сладкий. Она попыталась оценить, что значит этот поцелуй, но толком не могла этого понять; она знала только, что это исправит его мрачное настроение, и ответила на поцелуй.
– Кто там? – спросила мать из кабинета, когда около полуночи Ребекка пришла домой.
– Никто, – ответила Ребекка. Она перескакивала через ступеньки. Лежа в постели, она чувствовала внутри огонек своего секрета, и ее кожа светилась в темноте.
Глава двадцать восьмая
Секрет Джеда, плохо запрятанный: когда-то давным-давно Эктор Эспина был всего лишь одним из его учеников.
Джеду было чуть больше сорока и, как потом выяснится, он находился в зените своей жизни, хотя не мог тогда этого знать. Джед Лавинг, провинциальный преподаватель рисования, чьи мечты стать признанным художником еще не совсем рассыпались, чьи посиделки с виски пока ограничивались выходными. Джед никогда не хотел становиться учителем, но эта работа ему в общем-то нравилась. Детство у Джеда было сложным, и теперь все эти ребята – которые наряду с обычными драконами, цветами и красивыми закатами рисовали горестные сцены своей домашней жизни, – словно ежедневно подавали Джеду пример, намекая, что с помощью живописи он может освободиться от прошлого.
Но Джед видел даже тогда, что Эктор Эспина несчастнее большинства учеников. Хрупкий, неуклюжий мальчик с торчащими локтями, он вставал за мольберт в глубине кабинета, а в коридорах старался двигаться, словно тень своих соучеников. Беспокойный, скрытный, дрожащий мальчик, чьи первые рисунки были весьма мрачными.
– Это твой отец? – Джед потом будет вспоминать, как однажды задал этот вопрос Эктору.
– Это ночной кошмар, – отвечал Эктор. – Мой ночной кошмар.
Джед смотрел на размазанное изображение какого-то синего тела, источенного червями и обнаженного.
– И правда, – сказал Джед.
Эктор пожал плечами, глядя на свою мазню.
– Уродство, – сказал он.
– Но ведь уродство здесь и нужно?
– Получилось не так, как я хотел.
