– Что вы имеете в виду?
С тонкой улыбкой Лили передернула плечами:
– Только то, что вы сейчас не брезгуете никакими темами в погоне за авторской подписью под статьей. Если только я ничего не упустила на этой вашей самовосхваляющей стене.
Эллис кинул взгляд на рамки и слегка приосанился. Бокал в его руке замер.
– А что плохого в том, чтобы гордиться своими достижениями? Я ради них работал как вол.
– А под «ними» вы подразумеваете все эти якобы содержательные и проникновенные статьи, которые вы написали на заказ?
– То, что я пишу, – ответил Эллис, – очень важно.
– О, я вижу – такие захватывающие и душещипательные истории о содержанках-любовницах и бандитах! Хотя… после сегодняшнего вечера я могу смело предположить, как и где вы находите свои громкие сенсации.
Последние слова явно задели Эллиса за живое. Это стало ясно по его лицу и по тому занавесу молчания, который вдруг опустился между ними.
Лили зашла слишком далеко. Она это поняла. Остался только вопрос – почему? В реальной жизни они были далеко не близкими друзьями, скорее, просто хорошими знакомыми. И почему после нескольких месяцев разлуки она решила, что вправе, даже обязана выражать ему свое неодобрение?
Эллис глянул ей прямо в глаза. Учитывая его состояние, Лили предпочла пойти на мировую.
– Извините меня за это, Эллис. Правда! Мне не следовало…
– Нет уж, продолжайте. – Лили замерла от холодности его слов. Не просьбы, а приказа. – Уверен, как секретарша вы можете дать массу отличных советов на тему того, как сделать карьеру. И еще – как мне усовершенствоваться в стенографии. Или как приготовить великолепный кофе. Я умираю от желания все это услышать.
Ошеломленная, Лили просто сидела. Молча. Фразы Эллиса кололи ее, как острые копья. Он не мог предвидеть их воздействия (а там кто его знает?), но слова буквально изрешечивали ее гордость.
Разум подсказывал Лили: «Возрази! Поспорь! Или хотя бы огрызнись!» Но их разговор отбил у нее всякое желание что-то доказывать. И только одна мысль свербела в голове: приход сюда был серьезной ошибкой.
Лили медленно поставила свой бокал на столик и взяла перчатки и сумочку. Уже встав, она вытащила из нее конверт, ради доставки которого она проделала весь этот путь. Теперь она просто хотела избавиться от него – ее миссия будет выполнена!
– Это вам, – Лили положила конверт рядом с бокалом, постаравшись не соприкоснуться с Эллисом пальцами.
Его лицо смягчилось. Осознание вернулось к парню. Но Лили отказалась встречаться с ним взглядом.
– Это письмо. О тех ребятишках с вашего первого снимка, – сказала она, обретя наконец и ясность мыслей, и уверенность.
Лили могла бы еще многое сказать Эллису. О том, что она узнала об этом снимке. О той проклятой тайне, что он скрывал. О том, как часто фотографии, подобно людям, оказываются не тем, чем кажутся.
Но вместо этого она, не дожидаясь, пока Эллис заговорит, выскользнула за порог.
Глава 15
Эллис провернул в голове разговор десятками разных способов, но вывод был тот же: он повел себя как настоящий кретин.
Эта мысль промелькнула у него сразу же после ухода Лили – еще до того, как Эллис погрузился в забытье. А на следующее утро тошнота и стук в его черепушке сделали любые попытки поразмыслить о происшедшем почти невозможными. Но когда день стал клониться к закату и туман, затмивший его память, рассеялся, Эллис устыдился своих колкостей в адрес Лили.
Конечно, он порядком перебрал. И да! Он был настроен по-боевому после ссоры с отцом. Уж слишком она вывела его из себя, чтобы он смог быстро успокоиться. Но в основном Эллиса задело другое. В словах Лили он, как в зеркале, увидел свое отражение – то, от которого отворачивался месяцами.
А теперь, в дождливый вечер понедельника, он не мог выбросить их из головы. Подстегнутый письмом, которое привезла Лили, Эллис вытащил из своего рабочего стола другие напоминания о своем поступке. Под стойкий гул, витавший в новостном отделе после выходных, он, наконец-то, развязал небольшую связку писем. Они продолжали приходить даже после того, как Эллис устроился в «Трибьюн». Их пересылали редакции разных газет, перепечатавших в свое время его очерк. В каждом письме
выражалось сочувствие к бедной семье. А в несколько конвертов было вложено даже по паре баксов.
Перед уходом Лили спросила: а помнил ли он тех детей? Как будто Эллис мог их забыть! Он лишь засунул эти образы в самый темный уголок своей памяти, в попытке не сойти с ума. Ведь их лица, символы его вины, преследовали Эллиса как призраки даже в Нью-Йорке.
Среди детей на улицах, в Центральном парке, на Таймс-сквер он то и дело замечал Руби – улыбавшуюся, смеявшуюся, несшую в руках букетик цветов. Он видел, как Келвин залезал на дерево или прятался в складках материнской юбки. И причиной тому была не только правда, скрывавшаяся за фотографией. Гораздо больше Эллиса терзало то, что давно и верно подметила Лили: трудности и тяготы той семьи дали толчок его продвижению по карьерной лестнице. Чем выше он поднимался, тем отвратительней казался ему этот факт. И, заняв себя репортажами о коррупции и скандалах, Эллис прилагал все усилия, чтобы это позабыть.
– Твоя подружка тебя нашла?
Эллис был так поглощен своими мыслями, что ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что вопрос адресовался ему, и еще больше времени, чтобы соотнести его с человеком, остановившемся у его стола.
– Молодая женщина, – уточнил Голландец. – Она спрашивала о тебе в «Бликсе». Я слышал, как ты говорил, что поведешь предков в «Ройял». Я подумал, что тебе, возможно, будет приятно с ней встретиться.
Эллис нахмурился, сопоставляя факты. Пазл сошелся. В то же время Эллис поразмыслил и над тем, стоит ли ему вообще разговаривать с Голландцем.
– Да, нашла, – ответил он ему сухо.
– А, ну, тогда хорошо.
На заднем плане кто-то запустил бумажный самолетик; зазвонил телефон; какой-то репортер подозвал курьера.
Заложив за ухо карандаш, Голландец простоял рядом с Эллисом ровно столько, чтобы воздух сковала неловкость. Но даже когда он начал бочком отходить, Эллис так ничего и не добавил к своим словам. Да и что он должен был сказать?
В последний раз они разговаривали с Голландцем несколько месяцев назад, вскоре после истории с мэром. Голландец два раза пытался извиниться перед Эллисом. Но его оправдания прозвучали неубедительно. Или, может, Эллису так только показалось – слишком сильную горечь от предательства он тогда испытал. «Все из-за новорожденного», – объяснил Голландец. Он якобы так сильно недосыпал и так отчаянно боялся потерять работу после предыдущей оплошности, что принял «неверное решение». И оба раза Эллис, опасаясь быть снова обманутым, отбрил его ледяным тоном. С тех пор они избегали друг друга.
