Эллис поднял руки ладонями к ней:
– Миссис Миллстоун, я умоляю вас! Если вы желаете кого-то обвинить или наказать, накажите меня. Не ее, а меня.
Сильвия не отреагировала. Она пребывала в своей реальности, глядя сквозь Эллиса.
– Миссис Миллстоун! – воззвал парень, пытаясь достучаться до ее разума.
И тут послышался щелчок.
Сильвия взвела курок. Ее палец замер на спусковом крючке. Не успев подумать, Эллис рванулся вперед, пытаясь дотянуться до револьвера. Из дула вырвался выстрел, его бок словно прижгла раскаленная кочерга, но он не остановился. Не мог. И повалился с Сильвией на пол. Они и там продолжили борьбу за оружие. При каждом движении кочерга вонзалась в него все глубже; плоть горела огнем. Еще пара секунд – и боль разлилась по всему его телу. В глазах потемнело. Но уши еще улавливали чьи-то голоса, гул слов. Сдаться Эллис не мог, но его силы почти иссякли, конечности стали ватными. А потом… комната превратилась в бескрайний тоннель темноты.
Последнее, что услышал Эллис перед тем, как потерять сознание, – это второй выстрел и пронзительный женский крик.
Глава 42
У охраняемого входа стаей изголодавшихся волков кружили репортеры. Они жаждали узнать все подробности стрельбы, включая имена и возраст участников – прежде всего детей. И, конечно же, подтверждения причастности к ней Макса Тревино. Эта история заслуживала того, чтобы украсить первые страницы газет.
Ирония происходившего не ускользнула от Лили.
В приемное отделение больницы, где она просидела на одном и том же стуле несколько часов (а было уже почти два пополудни), зашел врач. Он что-то зашептал на ухо санитарке. И его пышные усы, усыпанные, как и виски, сединой, завибрировали в такт словам, слетавшим с губ. Плечи Лили напряглись, как пружины. Она попыталась перехватить его взгляд, допуская и страшась самого худшего. И ощутила, как вокруг нее возросло напряжение – все остальные испугались того же. Внезапная тишина показалась Лили оглушительной. Но затем доктор сдвинулся с места и через пару секунд скрылся за углом.
И Лили снова обмякла на стуле.
В воздухе пахло дезинфицирующими средствами, отбеливателями и сигаретами нервных курильщиков. Сквозь легкую дымку какой-то мужчина начал подтаскивать к ней кресло. Напольная плитка противно заскрипела. Но крошечные волоски на задней стороне ее шеи встопорщились не только от этого. Офицер, узнав об ее присутствии при стрельбе, уже предупредил Лили: с ней должен был побеседовать следователь.
Мужчина сел лицом к ней.
– Добрый день…
Небрежным движением он снял свою широкополую шляпу и положил себе на колени. Всем своим обликом – от костюма в тонкую полоску и аккуратной стрижки до великолепных белых зубов – этот человек походил на Джона Эдгара Гувера с очередной вербовочной агитки.
Лили не расслышала ни его имени, ни формальных слов, которыми он отрекомендовался, – ее разум был затуманен недосыпанием, потрясением и страхом. Но она догадалась, какая информация его интересовала. Та же, что и журналистов, толпившихся на улице.
Если бы только она могла убежать! Из этой больницы и из этого времени! Перенестись одним прыжком на неделю вперед, а еще лучше – на месяц! Неуместные слухи уже бы затихли; от луж крови, замытых дочиста, не осталось бы и следа. И этот день был бы уже пережит. Лили представила себе, как сидит в полутемном уголке кафе и за чашечкой кофе дает интервью молодому репортеру. Его старание напомнило ей о том, какой она сама была когда-то – когда только приехала в Филадельфию, горя желанием стать популярной колумнисткой. И веря в то, что новый старт в большом городе рассеет мрак ее прошлого. И ощущение, что ты не достойная мать…
– Какое счастье, – произнес журналист, – что все закончилось так хорошо.
Для кого-то – конечно. Но не для всех.
– А вы можете мне рассказать, с чего все началось? – Образ репортера вдруг слился с лицом следователя, сидевшего перед Лили. Кто из них задал ей этот вопрос? Лили не поняла…
Но как бы там ни было, она вдруг с поразительной ясностью – словно сквозь мощную лупу – увидела весь прошлый год и те переплетенные пути-дорожки, что привели их всех в эту больницу. Все шаги и поступки, повлекшие за собой цепную реакцию, под стать эффекту домино.
Без малейшего сожаления Лили медленно кивнула собеседнику и ответила:
– Все началось с фотографии.
* * *
Вскоре все, кроме воспоминаний, для Лили затуманилось. Стены больницы словно растворились, ее не стало. Телефонные звонки и шарканье туфель слились в отдаленный, неясный гул. Лили вспомнила, с кем она разговаривала, только когда следователь начал задавать ей вопросы, чтобы прояснить для себя некоторые моменты. Его карандаш почти не отрывался от маленького блокнота. А количество перевернутых страниц превысило половину.
В середине ее последнего ответа в приемном отделении снова появился усатый врач.
– Прошу прощения! – Даже не обладая властным голосом, он обратил на себя внимание всех присутствовавших. Его лицо не выражало никаких эмоций – ни сожаления, ни радости. Он привык сообщать людям и плохие, и хорошие известия. – Если родственники Эллиса Рида и Джеральдины Диллард соблаговолят ко мне подойти, я готов сообщить им последнюю информацию.
Лили вскочила на ноги раньше, чем сообразила: призыв врача к ней не относился. Но единственными родственниками здесь были дети. Лили покосилась на свою мать, присматривавшую за ними. Руби, Келвин и Сэмюэл резко прервали свою игру в «Джекс».
Когда Лили позвонила в родительский гастроном – после всего пережитого ужаса, она испытала необыкновенную радость от голосов своей семьи. И она несколько раз заверила отца, что приезжать к ней было незачем. Что его утешительных слов достаточно! Но в тот момент, когда ее мать и Сэмюэл вошли в больницу, из глаз Лили вместе с благодарностью пролились слезы.
– Вы можете идти, мэм, – сказал, вставая, следователь. – Я уже узнал все, что меня интересовало. А вот телефон, по которому вы сможете связаться со мной, если еще что-то вспомните, – он вырвал из блокнота листок и протянул ей.
Лили машинально убрала его в сумочку, которую прижала потом к своей груди, как щит.
Мать помахала ей рукой, призывая присоединиться к Руби и Келвину. Держась за руки, они робко направились к доктору с Клэр за спиной. Сэмюэл остался сидеть и наблюдать.
Страх в воздухе стал осязаемым.
Сотрудники больницы не сразу дозвонились до родителей Эллиса. И кому-то нужно было узнать о его состоянии, чтобы сообщить им по приезде. «Я запомню каждое слово», – пообещала себе Лили. Хотя, по правде говоря, ее интерес был личного свойства. Да, она беспокоилась за Джеральдину и судьбу ее детей. Но ее опасения за то, что им предстояло услышать, затмевал совсем иной страх.
– Дети, – произнес врач, – я думаю, вам лучше снова сесть и подождать, пока я обсужу все со взрослыми.
