— А что там, в Красной галерее? — семенила рядом Данка.
— Портреты всех членов моей династии, начиная с моего прапрадеда Ардо, но мы идем не к нему.
— И ваш портрет там есть?
— Если дядя не распорядился его снять.
— Зачем ему его снимать?
Вечера остановилась.
— Ты ничего не знаешь? — нахмурилась она, чем напугала Данку. — Или издеваешься?
— Я ничего не знаю, — начала оправдываться та, задрожав, как осиновый лист.
— Не ври мне!
— Я не вру.
Принцесса несколько секунд очень пристально вглядывалась ей в глаза, отчего у Данки будто умерла часть души.
— Ладно, идём, — сказала принцесса и прошла вперёд. — Всё равно это не надолго.
Данка ничего не поняла, но проследовала за принцессой. Ей не хотелось, чтобы когда-нибудь наследница трона снова смотрела на неё так, как сейчас.
Проходя через Красную галерею, Вечера остановилась у огромной картины в тяжёлой раме с сапфирами, что занимала весь проём между мозаичными окнами почти в самой глубине помещения. На портрете был изображён взрослый мужчина с по-мужски красивым волевым лицом, высокими, как у Вечеры, скулами и волнистыми чёрными волосами. Его левую бровь рассекал широкий шрам.
— Это ваш отец? — догадалась Данка, глядя на картину. — Король Эдгар?
— Да, — подтвердила Вечера. — Мы не виделись целый год.
— Вы на него похожи.
— Я похожа на мать.
— Нет-нет, и на него тоже! Разве не видно? Вы же его дочь. А где портрет короля Осе?
— Напротив, — ответила принцесса с лёгкой усмешкой. — Но ты же его не заметила, верно?
Данка обернулась. Напротив портрета короля Эдгара висела картина в бронзовой раме с бриллиантами. Короля Огасовара изобразили на ней в окружении книг и, по всей видимости, в ту пору, когда он ещё не носил корону, слишком молодым выглядело его умное лицо. Король мало изменился с тех пор, только какая-то тоска поселилась в его серых глазах. Аккуратно зачёсанные назад волнистые волосы рыжели в свете единственной свечи, и в её же свете искорками поблёскивали кольца с драгоценными камнями на тонких пальцах младшего брата Эдгара.
— Его почти никто не замечает, — отвернулась от портрета дяди Вечера. — Даже на портрете он не может тягаться в величии со своим покойным братом. Здесь отца изобразили в год женитьбы на маме, в год, когда, по его словам, он стал настоящим королём. В народе его звали Королём Жезлов, потому что люди видели в нём единственного короля, которого хотели. Честного, справедливого, сильного лидера, способного повести за собой.
— А почему «Король Жезлов»? — переспросила Данка.
— Ты же знаешь, что родоначальник династии королей, Ардо, был погонщиком быков? Он никогда не расставался с жезлом, который служил ему и помощником, и оружием, если нужно было защищать своё стадо. Став королём, он приказал украсить свой жезл золотым набалдашником. Однако его внук, Эссегрид Растратчик, тщеславнейший из королей, отказался марать руки об орудие пастуха и спрятал жезл в сундук. Там он и пролежал много лет. Короли сменялись королями, и про жезл Ардо все забыли, пока однажды, в день своей коронации, его не нашёл отец — тогда жезл погонщика снова вознёсся над Паденброгом как символ возрождения. Отец же вернул традицию ношения кирасирами жезлов, которые они держат за поясами. Жезл Ардо олицетворял власть отца все годы его правления. Вон он, у его ноги, — Вечера указала тонким пальчиком в сторону картины. — К сожалению, сейчас он снова пылится в сундуке под кроватью. Осе тоже не захотел использовать его во время коронации — считал себя недостойным. В детстве мы с Кираном могли смотреть на него часами, когда прокрадывались в комнату дяди, и брат воображал, как однажды примет корону, держа его в руках. Теперь Кирана нет, а жезл всё ждёт, когда будет снова поднят над Паденброгом. А ты знаешь, что до создания этого портрета, — Вечера кивнула в сторону отца, — ни один из королей не изображался стоящим на земле? Все они восседали на своих быках. Отец же от этого отказался и приказал художнику изобразить их с Сумраком иначе. Он говорил, что бык не находится в подчинении своему всаднику, они служат друг другу. Поэтому их изобразили стоящими рядом.
— А где сейчас его бык?
— Он исчез. Пропал в день гибели отца. Он был ранен и просто ушёл. Не думаю, что он ещё жив.
— А если он нашёл Серебристый ручей и напился из него? Он мог залечить все свои раны и зажить где-нибудь в долине или даже в горах.
— Серебристый ручей — сказка, которую придумали менестрели, чтобы их песни слушала толпа легковерных зевак, как ты, и отдавала им деньги. Когда-то люди, как одержимые, искали его. Заглянули за каждый куст, под каждый камень от Диких гор до руин Кровавого дома, от Кривого рога до Эвдона — и ничего. Если бы этот ручей существовал, то его бы уже давно нашли и начались бы войны за владение им.
— Наверное, вы правы.
— Любишь истории со счастливым концом?
— Это лучше, чем думать, что впереди тебя ждёт лишь тьма и пустота.
— Это нас-то ждёт тьма и пустота? — возмутилась Вечера, защищая своих богов от мнимого покушения служанки. — Это у тех, кто читает «Четырёхлистник», нет души и не будет, коли не заслужат её праведной жизнью или мученической смертью, а у нас она есть, и после смерти наши души отправляются в горы, откуда в своё время пришли. Все ангенорцы отправляются туда и блуждающими огоньками ищут дорогу в город богов.
— Прошу прощения. — Данка испугалась, что снова навлекла на себя гнев принцессы. — А это что? — спросила она и указала на узкий футляр из стекла, стоявший на высокой ножке рядом с портретом.
— Это стрела баладжера, убившая отца, — ответила Вечера. — Она была отравлена. Говорят, что отец умер в страшной агонии. Эти Волки ночей часто используют яд. Как правило, он действует быстро, но эта стрела была смазана ядом черноцвета, который доставляет больше всего боли и убивает медленно. Знать бы, кто пустил её, я бы добралась до него, и ничто бы меня не остановило.
Рядом висел портрет Кирана, и Данка подошла к нему. Юный принц был копией Огасовара, только его волосы были светлыми, как у королевы Суаве. В начищенной до зеркального блеска парадной кирасе с гравировкой в виде двух сцепившихся рогами быков он сидел верхом на гнедом скакуне, будто готовый победить все войска мира, свернуть любые горные кручи, покорить любую вершину, перейти вдоль и поперёк весь Ангенор. Всё это нашло своё отражение в сияющей улыбке и лучистых глазах любимца королевства, чьим мечтам и стремлениям не было суждено сбыться никогда.
— Это шлем вашего брата? — спросила Данка, кивнув в сторону такого же футляра, что находился у портрета Эдгара.
Вечера кивнула.
— Да. Его пришлось срезать с его головы — Гнев лягнул его и, — она запнулась, — и смял его шлем вместе с лицом.
