— Да, надо расходиться, — добавил отец Владимир. — Засиделись.
— Ну, чего уж тогда… Надо так надо, — улыбаясь, ответил Ферапонтов. — Завтра продолжим.
А до полночи оставалось совсем немного.
Глава седьмая. В Юрьевец!
Вот уж никак Вадим не мог бы себе представить, что еще вчера будет преспокойно ужинать в московско-азербайджанском «Шеш-Беше», а сегодня, пятого июля поутру, мчаться на джипе в какой-то провинциальный Юрьевец. И, главное дело, зачем? Ради прихотей сумасбродного клиента и настырного любопытства невесты? Совсем пал в собственных глазах, подавили его волю с обеих сторон. Он злился сейчас и на самого себя, и на Марину, и на всех остальных. Чувствовал, что добром вся эта затея не кончится. Но ничего поделать не мог. Ехал дальше, не выходить же где-то в Опалихе?
Машину вел Иван, рядом с ним сидел Велемир Радомирович, а сзади — невеста, он сам и Гаршин. Все, кроме водителя, подремывали. «Железный парень, — подумал о нем Вадим. — Нам в контору как раз такой охранник требуется. Надо с ним переговорить при случае. А Толбуев? Ничего определенного сказать нельзя. Помешан на своих идеях-фикс. Жену его, конечно, жалко, но уже не вернешь. Сам только этого не понимает. Ладно, прокатимся в Юрьевец, встречусь со своей кузиной, а там будь что будет…»
И он тоже задремал. А когда позади остались Химки и Люберцы, очнулся, получив толчок в бок от Марины. Поскольку Гаршин рассказывал что-то интересное, и она не хотела, чтобы жених пропустил это мимо своих сонных ушей.
— Времени у меня было крайне мало, всего полтора суток, — говорил следователь, — но я подключил ребят из Управления, и пока одни делали почерковедческую экспертизу, я с другими рыл носом архивы КГБ. А третьи занимались твоей погибшей женой, Веля.
— Не называй меня так! — взорвался Толбуев. — Терпеть не могу.
— Прости. Но ведь так тебя и в школе звали. И Лена.
— Все равно не люблю. И она не погибла, а пропала.
— Хорошо. Пусть будет пока по-твоему. Я отправил одного смышленого паренька, Родиона, во Владикавказ, чтобы он хотя бы отчасти восстановил события. Хотя тринадцать лет прошло… Сам понимаешь.
— Нет, не понимаю.
— Какие за это время могут остаться следы? И потом все это давным-давно изрыто и перекопано журналистами. Вся трагедия освещена в прессе. По-моему, даже книга написана. Но если бы не Бодров-младший, никто бы этим не занимался.
— Выходит, ей еще повезло, что она попала под «Колку» вместе с его группой?
— Я другое имею в виду. Разницу между обычным человеком и фигурой известной, публичной. Бодров был талантливым артистом, символом времени, его любили. А попади под ледник простые лыжники-туристы, прошло бы без особой шумихи.
— А что может разыскать во Владикавказе ваш смышленый паренек? — спросила Марина.
— Сам не знаю, — честно признался Марк Иванович. — Но хоть какие-то зацепки должны быть. Ведь это последнее место, где видели Лену. Но когда? В две тысячи втором году. А это все равно что опрашивать глухонемых. Причем без сурдопереводчика.
— Исключая Юрьевец четыре дня назад, — хмуро возразил Толбуев.
— Да ты же сам не уверен, что ее там видели.
— А записка? Почерк, как мы уже выяснили, ее. А в послании четко и ясно написано: «Я ищу тебя! Где ты? Твоя жена Лена».
Возразить на это было нечего. Гаршин, помолчав немного, произнес:
— Ладно, перероем и весь Юрьевец тоже. Правда, ты там уже успел «поработать» и наследить, как ломовая лошадь. Всех, наверное, распугал. От тебя там, должно быть, уже по углам прячутся.
— А вот приедем — посмотрим. А кто в щель залез — за волосья на белый свет вытащу. Но главное, дождаться Ирины.
— А если это не ее сестра, а совершенно посторонняя женщина? — подключился к разговору Вадим.
— Что ж. Но мне почему-то кажется, что это она.
Проехали Котельники, впереди были городки Дзержинский и Королев. Джип мчался легко, плавно. Летел вперед, как большая океанская птица, альбатрос, стремящийся к желанному берегу.
— Когда устанешь, я тебя сменю, — сказал отец сыну.
— Угу, — отозвался тот.
— А по-моему, Иван не устает никогда, — улыбнулась Марина. — У него внутри батарейки, а сам он изготовлен из легированной стали по новой нанотехнологии. Терминатор прямо.
— Это комплимент? — повернул голову водитель.
— А то!
— Не заигрывай, — сказал Вадим. — Семейная лодка разобьется, вместе с джипом.
— Хочу и буду.
— Вынь да положь. И так во всем.
— Сейчас опять ссориться начнут, — объяснил другу Велемир Радомирович. — Они такие, во всем берут пример с Элизабет Тейлор и Ричарда Бартона.
— Хороший образец, а с кого ж еще брать-то? Не с Пугачевой же с Галкиным, так недалеко и до «румына» Киркорова докатиться, — усмехнулся тот. — Ладно, теперь о том, что мне удалось выяснить в архивах по поводу Иерусалимской иконы. Монах Корнилий сделал не один, а несколько списков с той чудотворной Иерусалимской иконы Успенского собора, с которой пришло на Русь православие. Пять или шесть. В Кривоезерской пустыни находились две из них. Одна была запасной. А еще одна возвратилась на Святую Гору Афон и установлена над царскими вратами Покровского собора русского Пантелеимонова монастыря.
— Вот так икона, византийская по происхождению, несколько веков спустя совершила путешествие в обратном направлении — на Афон, — в раздумье произнес Велемир Радомирович. — Это промыслительно.
— Другая Иерусалимская икона в 1928 году оказалась в Дании у тяжело больной императрицы Марии Федоровны, — продолжил Марк Иванович. — Здесь образ прославился мироточением и стал известен как «плачущая Копенгагенская икона Матери Божией». Сам Корнилий Уланов позже стал игуменом Кривоезерского монастыря, управлял Ивановским монастырем, Макарьев-Унженским, принял великую схиму с именем Карион. Прожил долгую и благодатную жизнь, создав целую иконописную школу, особый духовный мир. Значение его для России ничуть не меньше, чем Андрея Рублева. И все его иконы поистине чудотворны. Так, через его Иерусалимскую икону был остановлен страшный пожар в Юрьевце. А во время пожара 1781 года в Кривоезерской пустыни, практически уничтожившего всю обитель, сама икона не только сохранилась, но даже не закоптела. Только на левой руке Пречистой Богородицы оказался большой бугор, как будто у живого человека.
— И все это затопили! — с горечью воскликнула Марина. Велемир Радомирович с удивлением взглянул на нее. Девушка преображалась прямо на глазах. Вся гламурная мишура слетала с нее как шелуха.
— Затопили позже, сначала пожгли, — уточнил следователь. — При закрытии монастыря в двадцатых годах прошлого века безбожники разожгли чудовищный костер, в котором сгорело пятьсот икон, двадцать две были Иерусалимскими, а пять из них написаны самим Кириллом Улановым.
