— А вас, Гаршин, я попрошу остаться. Еще на минуту.
— Ну, чего еще? — недовольно спросил тот. — Заигрался в Мюллера.
— Твой паренек из Владикавказа не звонил?
— Звонил. Положение там такое. Лена действительно остановилась не в гостинице, а на турбазе «Кармадон». Там ее знали и хорошо помнят. Но вот ведь в чем дело. Она прилетела девятнадцатого днем. Оставила в номере свои вещи. Потом ушла. И больше не возвращалась.
— Как так? Она отправилась вместе с альпинистами двадцатого, вслед за группой Бодрова-младшего.
— Нет, последний раз ее видели именно девятнадцатого.
— Ошибка исключается?
— От ошибок никто не застрахован, свидетели и очевидцы тем более. Прошло ведь тринадцать лет. Но, извини, можно задать тебе один нескромный вопрос?
— Попробуй.
— Во Владикавказе у нее был любовник?
— У нее даже в Москве такого не было. Совсем спятил? Не дури. Ты же ее сам хорошо знал.
— Ну-у… Мало ли. Женщина — всегда тайна.
— А как ты сам можешь объяснить этот факт?
— Никак. Или очевидцы действительно ошибаются, и она просто проспала в номере до утра, никто ее разгуливающей по турбазе не видел, а утром ушла в горы с альпинистами. Или что-то ей не понравилось, и она сменила жилье, поменяла на частный сектор. Так тоже бывает. Женщины — это еще и капризные тайны. Или, опять же извини, бойфренд выглядывает.
Велемир бросил в него горсть шахматных фигур, но Марк ловко ускользнул за дверь.
— Все равно мне грозил мат, — произнес Толбуев, глядя на безнадежно испорченную позицию на шахматной доске. — А так хоть китайская ничья будет.
Глава десятая. Язычник
На следующий день, седьмого июля, наибольшую активность проявил Гаршин, с утра отправившись в ГУВД Юрьевца и подняв там всех на уши, используя свои московские связи и личный авторитет. А вот остальные столичные гости просто загорали на берегу и купались в Волге. Только Альма в воду не лезла. В баню к Митрофану Васильевичу на обещанную им процедуру решили пойти к вечеру.
Первую новость принесла Катерина.
— Приехала Ирина Сажэ, — сказала она. — Если все еще хочешь ее видеть, пошли к Ферапонтову.
Велемир Радомирович стал торопливо одеваться. Иван, конечно же, последовал за ним. А вот Марина с Вадимом так и остались на бережку, подремывая под испуганные крики чаек. Толбуев еще вчера подметил, что между женихом и невестой пробежала какая-то черная кошка: они скупо разговаривали друг с другом, отворачивались, и вообще не было уже той любовной прыти и взаимного подтрунивания. А теперь даже загорали на расстоянии десяти шагов.
Вторую новость притащил на хвосте Черемисинов, встретившийся по дороге. Он, как также отметил Велемир Радомирович, всегда попадался под ноги, как булыжник. Кстати и некстати. Но этот раз его сообщение имело важное и во многом определяющее дальнейший ход событий значение.
— Баня горит! — радостно сказал он. — Пойдем, поглядим.
Нет чтобы: «Пошли тушить!», а вот так как-то, пообывательски. Но что возьмешь с мелкого предпринимателя, да еще с таким предком, подворовывающим иконы? И пока спешно двигались к полыхающему зданию, он продолжал возбужденно щебетать:
— Это уже второй пожар в Юрьевце за двое суток. Сначала сторожка на кладбище, теперь банька. Надо же! Неспроста. Что-то еще случится. Уж поверьте. Быть беде. Ой, не нравится мне все это.
Но ему-то как раз, судя по кошачьему в сметане лицу, пожары в городе нравились. Хоть какое-то развлечение. А Велемир Радомирович подумал, что это действительно, вполне возможно, неспроста. Какая-то взаимосвязь тут есть. Он это интуитивно чувствовал.
Баня сгорела легко, быстро и красиво. Когда подошли — от детища Митрофана Васильевича остались одни головешки да тазики. Хорошо хоть люди не пострадали, успели выбежать. Так теперь голыми и толпились вокруг пепелища, бывшего когда-то излюбленным местом отдыха. Среди них понуро бродил и сам Митрофан Васильевич. Правда, в фартуке. А тут как раз и пожарная машина подъехала. Чуть ли не из Кинешмы. Своя-то, родная, на ремонте.
— Пошли отсюда, — сказал Велемир Радомирович. — Чего любоваться? Голых не видели?
По пути он задал новый вопрос:
— У вас тут никто пироманией не страдает, поджогами не увлекается?
— Да нет, вроде бы… — ответила Катя. Хотела еще что-то добавить, но промолчала. Однако Велемир Радомирович почувствовал неладное. Вопрос его, вроде бы, попал в точку. Скрывает что-то. Черемисинов на сей раз оказался опять «кстати».
— Как же «нет»? — еще радостнее выкрикнул он. — Когда «да»! А брат твой, Антоша? Он ведь даже в дурке лежал, после того как спалил школу. Забыла, что ли?
— Да это по молодости, — смутилась она. — И по глупости. Завуч ему, видите ли, не угодила, из класса выгоняла. А Ферапонтов одни колы ставил. Да и другие училки тоже. Так школу и не окончил.
— Зато она, выходит, закончила свои земные терзания, — заметил Иван.
— На ниве образования всегда опасно и трудно, что учителям, что школьникам. Что самим школам, — добавил Велемир Радомирович. — А после, Катюша, за ним ничего такого подобного не наблюдалось?
— А как же! — вновь вклинился Черемисинов. — Он же эпилептик. Иной раз совсем не помнит, что с ним происходило. Не знает даже, что делает. Однажды его просто за руку схватили, когда он ночью возле магазина «Хилендар» крутился. Два года назад.
— А рука, конечно, была с факелом? — подсказал Иван.
— Ну, почти. С петардой.
— Да это хлопушка просто, безвредная, — вступилась за сводного брата Катя.
— Ага! — засмеялся Черемисинов. — Безвредная. А почему же она была порохом напичкана? Да фитиль уже горел? Хлопушка!.. Так хлопнула бы, от «Хилендара» только копченый балык и остался бы. Хорошо, что Гурген не спал. Зря он его тогда в полицию или опять в дурку не отправил. Пожалел пиротехника.
— Каков Герострат! — похвалил поджигателя Рейхстага Толбуев. — А «коктейли Молотова» он бросать не пробовал?
— Нет еще, — ответил Черемисинов. — Но дело не за горами.
— А когда у нас, вернее, у вас, позавчера банкет был, он никуда не отлучался?
— Спросили бы что-нибудь полегче, все же в дым были.
— Вы думаете, что это он причастен? — задал Велемиру Радомировичу вопрос Иван. — И в том, и в другом случае?
— Не знаю. Подождем с выводами. Катя, а какой у него размер ступни? Ты же должна знать. Дарила, чай, братику башмаки.
— Ну, сорок третий. Бросьте на него валить. Сыщики! Прокуроры. Вам бы только безвинного человека засудить.
— «Безвинный!», — тут уж Черемисинов просто захохотал, а собака залаяла, словно ей тоже стало смешно: — Да на нем пробы ставить негде. Вот буквально только на копчике и осталось. Чуть что — так драться. Мало того, что из дурдома не вылазит, так еще и на шконках у параши успел пару-тройку раз посидеть. Правда, сроки были маленькие, врать не стану. По мелочи, воровство всякое. Это даже не считается. Я бы амнистировал.
